что встречают по одёжке. — пожав плечами, произнёс Прохор: — Есть люди, которые со стороны выглядят жуткими… И, к сожалению — я один из них. Мне раньше часто вставляли палки в колёса, думая, что я эксплуатирую воспитанников своего дома-интерната. Детский труд, всё дела… Сперва было очень обидно! Правда! Они даже представить себе не могли, что такое — остаться в полном одиночестве, когда тебе едва исполнилось семь.

— Погодите, так вы тоже сирота? — удивился я.

— А, как иначе? Думаете тот, кто вырос в полноценной семье сможет понять сироту? — Прохор положил мощные ладони на колени: — Это же всё не просто так. У любого человека в жизни должно быть, какое-то провоцирующее событие… Вот, например, у меня — гибель папы и мамы.

— О… Извините… — Рудольф виновато опустила взгляд.

— Нет-нет… Ничего страшного. Когда я только открыл интернат — меня прозвали Карабасом Барабасом. — хохотнул Прохор: — Уже тогда я имел весьма суровый внешний вид.

— А… Если не секрет, что случилось с вашими родителями? — поинтересовался я.

— Не секрет. Они служили у Графа Вернона. Сперва обычная прислуга, а потом доросли до советников. Путешествовали с ним по всему свету. А меня оставляли вместе с дворянскими детьми. Жена Графа… Василина Георгиевна — терпеть меня не могла. Она вечно наговаривала своим детям, что я чумной… И вообще юродивый. В общем, отношения с ней не очень складывались. Зато прислуга обо мне всегда заботилась. Там работали хорошие люди. А, когда мне исполнилось семь… в дом пришёл человек из Охранки и сообщил, что дирижабль Графа потерпел крушение. Увы — никто не выжил. Ни сам Граф, ни мои родители. Василина Георгиевна впала в депрессию, а меня вышвырнули на улицу. Я ничего не понимал… Мне просто было очень грустно и одиноко.

— Погодите, а как вы выжили? — удивился я: — Если вам сейчас пятьдесят… То дело было в шестидесятые. Тогда социальные службы ещё не существовали.

— Верно. Не существовали. — с грустью улыбнулся дядька: — Беспризорников в Москве было много. Часть слонялась и крутилась, как могла. А вторую часть забирали бандиты для работы попрошайками. Но там надо было выглядеть максимально жалко, чтобы у людей при взгляде на тебя слеза наворачивалась. Я же всегда был… крупным. Выглядел старше своего возраста. Поэтому бандиты меня не взяли. Бродил три дня… Два дня вообще ничего не ел. Потом меня подкормил дядька из забегаловки. Купил беляш. Мне тогда показалось, что ничего вкуснее я никогда в своей жизни не ел. Пил дождевую воду… Просился к Ольховским. Думал, что возьмут меня на подработку, но сказали, что я для них слишком хорош. Выкинули, в общем. А потом я познакомился с коротышкой. Мальчик, примерно моего возраста. Низкий, смуглый, кудрявый. Мне он тогда показался очень взрослым… А, ещё — он прекрасно умел выживать. Дерзкий такой. Вот именно он и привёл меня к местной шпане. Щипачи, стеклотёры и просто мелкие воришки.

— Стеклотёры, это кто? — уточнил я.

— Те, кто лобовые стёкла у моколей протирают, вынуждая водил платить пару-тройку копеек. Хороший промысел раньше был. Вот я, как раз этим и занимался вместе с Мартом.

— Март?

— Мартин. Ну, тот коротышка, который привёл меня в шайку. Можно сказать — он опальным дворянином был. Отца повесили за взятки. Мать и сестёр сослали в Сибирь. А он смог сбежать из участкового отделения.

— Повесили? А это, случаем, не Мартин Огонесян?

— Он самый. Сейчас видеосалоном владеет на первой Магистральной. Знаете его? — удивился Прохор.

— Угу… Буквально вчера с ним виделся.

— Да уж. Как тесен этот мир. — улыбнулся Любимов: — Только вот, разошлись наши дороги тридцать лет назад. Он не смог превратиться… в обычного человека. Жизнь навсегда связала его с криминалом. А я решил идти дальше. Ни за что не забуду своё… детство и отрочество. Порой голодали. Мёрзли… Иногда получали люлей и от дворян, и от простолюдинов. Беспризорники в те времена не считались за людей. Никому до нас не было дела! Многие просто не выжили. А разве же это их вина? Судьба распорядилась и всё тут… А, когда ты маленький — у тебя вообще ничего нет. И никому ты не нужен. Работать? Ну, только если на бандитов… А, потом от них очень сложно отлипнуть. Будешь таким же, как они. Воровать? Изобьют до смерти, если попадёшься. Не все люди добрые… И далеко не все понимают, что это ж мы не от хорошей жизни так поступали. Просто иначе — никак.

— Ужас. — вздохнула Рудольф.

— Согласен. Ужас. — Прохор пригладил бороду: — Именно поэтому, я и открыл свой сиротский дом. Понимаю, что спасти всех у меня не выйдет. Да и сейчас беспризорников практически не осталось. Император открыл свои интернаты. Однако, я стараюсь изо всех сил дать им лучшее! Потому что… детство на то и есть, чтобы ребёнок улыбался, а не воровал. Чтобы искренне радовался жизни. Получал только самые хорошие эмоции… Хапануть горя ещё во взрослой жизни успеет. Тем более, сироты — это же духовные калеки. По себе знаю! Когда к нам приносят грудничка — всё. Этот человек будет сильно отличаться от других. Когда к нам приводят очередного найдёныша — я вижу в глазах боль. Адскую боль от того, как жизнь дала смачную пощёчину. И не взрослому крепкому мужику, который выстоит… А, маленькому ребёнку, который говорить-то внятно научился буквально только что. Страшно это, Ваше Благородие. Очень страшно! И ведь несмотря на социальную программу — государственных учреждений всё равно не хватает. Те что есть — буквально ломятся от наплыва бедолаг.

— Да. Понимаю. — я задумчиво посмотрел в окно. Не знаю, что на меня нашло… как будто какой-то отголосок типа пси-рецидива… Но на душе стало так тошно и грустно, как будто я сам протирал лобовухи машин и потом заглядывал в рот водителям. А те, что? Простолюдины, конечно же. Жалко же беспризорника. Вот и отдают те две-три копейки, открыв окно.

— Что-то вы совсем сникли, Ваше Благородие! Не переживайте так. Я, когда только-только начал всем этим заниматься, тоже уходил в депрессию от того, что могу потянуть лишь одно здание. Что в Москве ежегодно сиротеют до двух тысяч детишек… Но потом один мудрый старец сказал мне — бери посильную ношу! Всех не спасти. Ты всего лишь человек. Поэтому —