Нет, пару раз лоханулся и проиграл, но на исходе часа тридцать своих рублей и «красненькую» из кармана Миши переложил в свой замшевый карман.

– Все? – спросил теперь уже щеголь.

– Нет, – не оригинальничая, отозвался Солист. – Выпьем?

– Потом, – пообещал тот, – мне нельзя. Язва.

– Тогда и нервничать не стоит, – добродушно напомнил Миша, тасуя колоду и протягивая ему.

– Я и не нервничаю, – соврал тот, одним движением испоганив всю раскладку.

«Да, поддели меня знатно, – философски отметил Солист, спуская последний червонец, – а ведь как кобенился. Что ж, пора домой, к Майке…»

В этот момент чернявый картежник спросил, злорадствуя:

– Теперь-то точно все?

И кровь вскипела у Солиста.

«Я тебе покажу „все”», – рявкнул кто-то в голове, и прежде, чем он успел себя остановить, сам собой прыгнул из кармана заветный перстень.

– Гайку – против всего.

Противник взял, равнодушно крутанул сокровище в пальцах, уточнил оскорбительно-равнодушно:

– Стекло?

– Нет, – с деланым спокойствием ответил Миша, – чистый изумруд.

– Что, и ордер «ювелирторга» есть? – продолжал придираться чернявый.

– Ордера нет, – уже поскрипывая зубами, признался Солист, – а что же, вы ставите под сомнение мою честность?

Тот ничуть не испугался:

– Да боже меня упаси. Играем.

Четверть часа прошло – и снова все было кончено.

Точнее, этот лох решил, что все, а Миша-то, раскочегаренный, злой, точно знал, что делать. Сейчас этот щуренок – к гадалке не ходи – наверняка решит прыснуть под корягу, чтобы не искушать судьбу. Что ж, прием ожидаемый. Осталось его только дружески проводить на вход, пожать на прощание руку и без проблем выудить собственность из внутреннего кармана понтового замшевого пиджака.

Первая часть плана прошла именно так, как предполагалось – чернявый резко засобирался, как по писаному сообщив, что привык уходить в выигрыше, – примета у него такая. Но далее произошло непредвиденное: он напялил перстень на свой паучий палец, нахально, по-хозяйски подышал на камень, как последний босяк потер его о поганый свой замшевый лацкан, отодвинул руку, полюбовался игрой света…

Это было до такой степени нахально и внезапно, что Миша смешался и даже чуть не потерял фасон.

– А это как… зачем же?

– Что-то случилось? – поинтересовался тот, подняв бровь.

Но Солист уже взял себя в руки, перевел все в шутку:

– Цацка-то женская.

– С чего вы взяли, милейший? – высокомерно осведомился нахал, по сути, предопределив свою судьбу. – Если прямо так больно видеть свою собственность в чужих руках, это я понимаю и притом сочувствую, но помочь, простите, не могу.

Нарочно сделав вид, что собирается снять перстень с пальца – Миша аж невольно вперед подался, – просто повернул его камнем внутрь.

– Вот и стерлись границы полов. Ну а теперь можно и принять кое-что на ход ноги. Желаете? Угощаю.

Миша вежливо отказался. Чернявый отправился в буфет, устроенный с большим знанием дела, за которым царил сам Осипыч – никому иному он не доверял разливать.

Поскольку фартовый перстень собирался вот-вот накрыться шайтаньим хвостом и одними своими золотыми пальчиками обойтись было нельзя, Солист принял непростое решение. И, вежливо извинившись, отправился в закуток, где дежурил «вахтер» Савушкин.

– Опять? – ворочаясь, как медведь в берлоге, бурчал тот. – Смотри, Осипыч узнает – и баста, не будет тебе сюда пути.

– Не нуди, зубы болят, – дружелюбно парировал Миша, – в кои-то веки прошу. Все, что у клиента в кармашках, можешь себе забрать, а гайку с пальца – мне.

– Снова со своей гайкой. И что тебя с нее штырит?

– Дурак я, понятно?

– Дивлюсь я с тебя: сам заявляет, что дурак.

– А что мне, ждать, пока другие назовут? Не скроешь ведь.

– Да, это не скроешь, – согласился «вахтер». – Где, говоришь, гаврик?

Дальше все шло как не впервой. Миша, указав на искомую личность, занял место Савушкина, ничем особо не рискуя: в это горячее время «папаша» бар свой не оставит. И принялся ждать.

Дождался. Но совершенно не того.

Нежданно-негаданно появился красный, наскипидаренный Савушкин, коротко сплюнул:

– Пошел на выход.

– Это что за новости? – возмутился Миша, но «вахтер» лишь поднес к его аристократической физиономии огромный кулак.

Смысл этой пантомимы был ясен, причины – нет. Усольцев вышел из подвала на бульвар, остановился у фонаря покурить и успокоить нервы. Впервые он попал в такую ситуацию, но, переведя дух и призвав на помощь разум, он был вынужден согласиться с тем, что не все в этом мире от нас зависит.

«Что ж, гайка ушла – не впервой, – врал он сам себе (на самом деле это был новый для него опыт), – в конце концов, могло бы быть куда хуже. И какая муха, хотелось бы знать, Савушку цапнула. Эва как раздухарился…»

В этот момент за плечом негромко произнесли:

– Товарищ Усольцев, сохраняйте полное спокойствие, равнодушное выражение на лице и пройдемте с нами.

– Послушайте, Михаил, вы вроде бы человек грамотный и разумный, по крайней мере, я вас таким знаю, – увещевал Солиста знакомый капитан Ругайн в знакомом же кабинете, – а упрямитесь зря.

– Совершенно не понимаю, о чем вы толкуете, дорогой мой человек, – от искренности Солист даже руки свои красивые прижал к груди, – просто фланирую себе по бульвару, подходят странные, неизвестные мне люди, хотят странного. Растолкуйте, Сергей Робертович, что означает этот дурной сон?

– Перестаньте, пожалуйста, – попросил сердечно капитан. – Я не Иосиф, вы не фараон, и в толкователях не нуждаетесь. Если вы еще не поняли, то вас ни в чем не обвиняют.

– И как это ужасно мило с вашей стороны, – продолжал ерничать Миша, но Ругайн все испортил, завершив мысль:

– …пока, по крайней мере. По ситуации. Она, как вы понимаете, в момент может измениться. Вы меня понимаете?

– Где уж не понять.

– Давайте еще раз попробуем: вы нам рассказываете, откуда взялась одна вещица, после чего даете лично мне торжественное обещание