тысячи километров тоннелей — это не просто дохрена, это представить невозможно. И сразу как-то пропадает желание шутить, и мы даже начали верить, что в этих тоннелях можно заблудиться насовсем.

Чтобы мальчишки реже гибли там, Советская власть постоянно замуровывает многочисленные входы в катакомбы. А пацаны находят новые и уходят в темноту… Что ими движет, какое удовольствие лазить по темным грязным тоннелям? С другой стороны, где и лазить, если не тут? Это не пещеры, где нутро выглядит как кишечник великана, где огромные пещеры сменяются шкуродерами, через которые один пролезает, а другой становится пробкой. Катакомбы вырубали для добычи строительного материала. Камень ракушечник так себе камень, весьма непрочный, легко пилится, быстро пачкается из-за своей пористости, слабее кирпича. Так себе материальчик, но зато дешёвый, ультимативно дешёвый. Из него строили двести лет, да вся старая Одесса из ракушечника. Считай, город — это вывернутые наизнанку катакомбы. Ну или наоборот — катакомбы есть Одесса в зазеркалье. И сразу начинаешь верить, что под землёй всё время немецко-фашистской оккупации города шла война. Верхний город немцы с румынами взяли, а в нижний так и не вошли. Точнее, фашисты входили в катакомбы много раз, но многие тут и оставались. Советское подполье именно здесь было подпольем в натуральном смысле слова.

Мы запаслись фонарями, маячками, радиостанциями и как настоящие дигеры… Хрен там, не то сейчас время. Каждый взял по натуральному свечному огарку и зажег его на входе в катакомбы. Если это психологический приём, то он сработал на все сто процентов. Или на двести? Во всяком случае я даже забыл про свои промокшие ботинки. Хотя поначалу было весело. Большая толпа перед входом жмется к стеночке, а рядом ровная ничем не занятая площадка. Что мешает не жаться к стене, а идти по асфальту? Я проверил — ничего. Попутно выяснил, что это был не асфальт. Огромная лужа перед входом в мемориальный комплекс, в настоящее время замерзшая, но не настолько, чтоб выдержать одного демона. Стою посередке, по щиколотку в луже и размышляю — назад податься или уже нет смысла возвращаться? Секундная пауза, и я как ледокол «Ленин» иду вперед под хохот и подбадривающие крики товарищей.

Вот почему так всегда? Я взрослый умный умудренный мужчина опять попал в центр всеобщего внимания, причем в самом юмористическом ключе? Что такое во мне есть, что прямо подталкивает сюда, в центр? Неуёмность характера или гормоны? На юношеские гормоны валить удобно, но в нашем классе все такие же юные и с гормонами, они попадают в истории гораздо реже. Даже иначе скажу — они все вместе попадают в замес реже, чем я один. Может, дело в том, что я еще не приноровился к тушке пацана, в которого попал? Еще годик, и буду проскакивать между Сциллами и Харибдами как Шумахер на жёлтый сигнал светофора? А может, впрямь не каждому зад припекает это самое желание, которое заставляет раз за разом проскакивать? Но ведь здорово! Жалко, что не всегда.

А катакомбы, что катакомбы? Страшно, темно и холодно, когда летом. А сейчас в зимней одежде под землей даже жарковато некоторым. Мне в осенней куртке вообще нормально. Главное в катакомбах что? Главное — не закапать воском Иркину шубу. Поэтому мы все не сбились в плотную группу, а идем слегка врастяжку. Крутим головами, рассматриваем надписи и указатели, агитплакаты, а точнее наскальные рисунки, призывающие бить врага днем и ночью. Бррр, вот каково было партизанам подземелья проводить дни в катакомбах и вылезать наружу только ночами? Так точно в вампиров можно превратиться.

— Ир, а где мы вообще?

— В катакомбах. Я бы вопрос по-другому поставила: где наши? Или даже так: где экскурсовод⁈

— Это мы что, потерялись?

— Заблудились! Так, Корчагин, делай что-нибудь, чтобы мы выбрались!

А что тут сделаешь? Орать бесполезно — в многочисленных изгибаз звук быстро погаснет, благо еще и стены пористые. Идеальное звукопоглощение. Тут бы студию звукозаписи устроить было хорошо. Бегать кругами тоже не получится. Один вариант — медленно куда-то двигаться, глядя под ноги. А под ногами искать многочисленные капли парафина, оставляемые группами туристов. Вышел на развилку — смотри вниз и выбирай направление. Следующая развилка? Опять ищи парафиновые плюхи на полу. Свечки, какие вы классные! Были бы все туристы с фонарями, хрен бы я нашел следы погасшего света на полу и стенах. А следу угасших свечей — вот они, порой даже огарочки валяются.

— Зачем ты это подбираешь?

— А вдруг наши свечки догорят раньше, чем мы выйдем?

— … .

— Не ори, не паникуй. Мы выберемся, тут постоянно кто-то ходит — вот же следы. Эх, были бы свечки стеариновые…

— И что бы изменилось?

— Стеарин можно есть, его из бараньего жира делали. Но это раньше. Читала приключения Тома Сойера?

— Читала, представь себе! Там главный бандит умер к катакомбах перед запертой дверью. Другой пример давай.

— Замолчи.

— А ты мне рот не заты…. М-м-ммм!

Я ладонью зажал Ире рот, чтоб расслышать звук, который мне показался. А нет, не показался — впереди явно кто-то бубнил! Не бегом, просто шагом, взявшись за руки, как Том со своей подружкой Бекки, мы шли вперед на звук голосов. А ведь люди! А ведь наши! Наши!!! Делаю жуткое лицо и прижимаю палец к губам, показывая Долгополовой, чтоб молчала. Мы тихонечко пристраиваемся к хвосту экскурсии. Выжили, нашлись, не спалились. Никто нас не хватился все те долгие часы, что мы блуждали в темноте лабиринта. Ну или десять минут, я время не засекал. Незаметно вытряхиваю из кармана подобранные свечные огарки — есть их не придется, жечь тоже. А вы говорите — мокрые ноги.

Хрен с ними, зато живые! И после такого приключения ничего не запомнилось. И категорически не хотелось вечером идти в театр, даже если это знаменитый и прекраснейший Одесский оперный театр, кстати, как мне подсказывают самый Одесский из всех оперных театров мира. И даже после анекдота про театр я в него не пойду:

— Сёма, а давай театр в сторонку подвинем, мешает!

— Давай, Петро, только макинтоши снимем, а то жарко!

— Сёма, а далеко уже отодвинули! Наших макинтошей