Шрифт:
Закладка:
Над землею взвилась целая дюжина щупалец самой разной длины и толщины. Какому страшилищу бы они ни принадлежали, это значения уже не имело: миг – и щупальца оплели и ноги, и руки, и туловище, и шею.
С этим он был не в силах поделать уже ничего. Против всех щупалец разом охотник оказался беспомощен, точно грудной младенец. Вопрос только, что станется с ним дальше… Разорвет его адская тварь на куски – и тем самым прикончит неупокоенного лучника, а может, и нет, но толку с него после этого уж точно ждать не придется – или утащит под землю, что куда как страшнее? Однажды Ахилия уже хоронили, и перспективы нового погребения пугали его не на шутку.
Щупальца напряглись, и Ахилий почувствовал, как все его тело натянулось, точно струна. Выходит, пленитель намерен его разорвать… уж не поблагодарить ли демона за этакую милость, как бы противоестественно это ни прозвучало?
Внезапно окрестные заросли озарились ярким золотистым сиянием. В джунглях вмиг сделалось светлее, чем днем. Все тело Ахилия обдало волною тепла – тепла, подобного коему он не чувствовал даже при жизни, и при том в самом деле согревающего, что изумило лучника куда сильнее.
Но если Ахилия золотистый свет всего лишь согрел, то для демона дело на том вовсе не кончилось. Казалось, на сей раз громоподобный рев разорвет барабанные перепонки. Щупальца демона дрогнули, ослабили хватку, на глазах покрываясь волдырями ожогов, устремились назад, в недра земли, джунгли еще раз содрогнулись… и все вокруг стихло.
Золотистое зарево угасло… оставив Ахилия в немалой тревоге и недоумении. Вставать он не торопился, – вдруг сияние вспыхнет вновь или вернется демон? Но время шло, а ни того ни другого не происходило, и, видя это, лучник, наконец, поднялся.
Однако, едва выпрямившись, Ахилий почувствовал нечто странное. Будь он жив – решил бы, что у него кружится голова.
Колени охотника дрогнули, подогнулись, в глазах все расплылось. Из последних сил потянулся Ахилий за луком…
И в тот же миг все вокруг окутала непроглядная тьма.
Уже не впервые услышав поблизости голоса, Ульдиссиан всей душой рвался хоть как-то откликнуться, хоть как-то дать знать о себе, но тело не повиновалось.
– Глаз до сих пор не открыл, – пробился сквозь туман в голове голос, очень похожий на голос Мендельна.
Но, разумеется, принадлежать Мендельну он не мог: брат был утрачен навсегда. Да, голос младшего Ульдиссиан вроде бы слышал и прежде, однако это, надо полагать, ему тоже просто почудилось.
– Терпение, юноша. Ее удар был столь же чудовищен, сколь и незаметен…
Едва этот, второй, подал голос, сын Диомеда, даже бесчувственный, содрогнулся всем телом: слова говорившего не только гулким эхом отдались в голове, но проникли в самую душу. Должно быть, в эту минуту он застонал, так как первый, схожий голосом с Мендельном, сразу же оживился.
– Видите? Он встрепенулся! Ульдиссиан! Слышишь, Ульдиссиан? Возвращайся! Во имя отца и матери, не оставляй меня вот так, одного!
Упоминание о родителях, наконец, заставило Ульдиссиана очнуться. Он вспомнил, каково пришлось ему, когда Мендельн пропал. Если это действительно брат, старший из Диомедовых сыновей не хотел подвергнуть его подобным страданиям, и раз есть возможность избежать этого.
Да, и, к тому же, Серентия…
Этого оказалось довольно. Со стоном Ульдиссиан стряхнул с себя последние клочья бесчувствия… и тело его немедля пронзила жуткая боль. Забившись в судорогах, принялся он перекатываться с боку на бок и вполне мог бы что-нибудь себе повредить, если бы чьи-то руки не ухватили его за плечи, удерживая на месте.
– Спокойно, Ульдиссиан! – снова услышал он голос брата. – Спокойно. Это сейчас пройдет… если и не совсем, то легче станет намного…
– Но многое там, внутри, продержится куда дольше. Яд демонессы – в самой его крови…
– А ведь я мог ей помешать, да только ты не позволил! – огрызнулся Мендельн. – Столькое мог бы предотвратить…
– Не время. Ты всего-навсего расстался бы с жизнью, а Ульдиссиан еще верней оказался в ее лапах…
– Но ты же сказал, что подвоха она не ждет! Одного этого…
Стоило Ульдиссиану, собравшись с силами, разлепить веки и обнаружить перед глазами смутные силуэты среди бескрайней тьмы, в разговор вступил некто третий:
– Моя мать превосходно приспосабливается к чему угодно, Мендельн уль-Диомед. Ты сам видел, сколь быстро она превратила потенциальный крах всех своих замыслов в новый, и, может статься, еще более ужасный путь к достижению главной цели. Ныне она близка к победе, как никогда… а Санктуарий как никогда близок к катастрофе.
Боль унялась настолько, что в глазах у Ульдиссиана, наконец, прояснилось, и первое же, что он увидел, обрадовало его сверх всякой меры – ведь то был его брат. Настоящий, живой, Мендельн лучился улыбкой совсем не свойственной ему ширины, и Ульдиссиан почувствовал, что улыбается ему в ответ точно так же.
– Я уж думал, что больше тебя не увижу, – сознался старший из братьев.
– Я тоже, – откликнулся младший.
– Твоему брату все это время ничто не угрожало, – вмешался тот, третий.
Во многих отношениях речь его была весьма схожа с речью Мендельна – тот же тон, та же манера выражаться, однако кое-что в ней свидетельствовало о немалом возрасте и еще о том, что говорящий – не вполне человек… а может, и не человек вовсе.
И в самом деле, стоило этому третьему сделать шаг к Мендельну и устремить взор на Ульдиссиана, последний сразу же разглядел: нет, перед ним отнюдь не простой смертный. Слишком уж он миловиден лицом, слишком уж безупречны его черты… а самое главное – глаза. Эти глаза говорили не просто о множестве прожитых лет – от них веяло такой древностью, что Ульдиссиан немедля заподозрил самое худшее.
– Нет, он не демон, – поспешил заверить его Мендельн, заметивший, как брат изменился в лице.
– Хотя Лилит – действительно моя мать, – добавил незнакомец.
Зарычав по-звериному, Ульдиссиан потянулся к нему, но схватить не сумел: слишком уж телом ослаб. Мало этого, новый приступ невыносимой боли заставил его лечь обратно.
Тут-то он и заметил звезды, сиявшие в вышине. Положение их отличалось от привычного настолько, что Ульдиссиан на время забыл об отпрыске демонессы.
– Где… Мендельн, где это мы? – помолчав, спросил он. – Ни одного из созвездий не узнаю.
– Кое-где, и в то же время нигде, – отвечал вместо младшего из Диомедовых сыновей сын Лилит.
Подобный ответ только снова привел Ульдиссиана в ярость. Не верил он в добрые намерения создания, беззастенчиво называющего Лилит родной матерью.
