— …решил вытащить осквернителя из убежища, — воинственно продолжал между тем царь царей.

Я навострил уши. Я верно расслышал, его величество собирается нарушить неприкосновенность святыни? Шах скорчил рожу: какая еще святыня? Русская пушка — святыня? Тоже мне, камень Каабы! Да из нее, наверное, и не стреляли ни разу.

Я заволновался. Ганцзалин, которого силой вытаскивали из-под пушки и сажали на кол, встал перед моими глазами как наяву. Я содрогнулся и заново стал уговаривать шаха. Дело ведь не в пушке, ваше величество, а в обычае, который считается священным.

— Ах, если бы ты знал, сколько священных обычаев я нарушил и, несмотря на это, считаюсь примером для правоверных, — отмахнулся Насер ад-Дин. — Я ведь даже пост не соблюдаю, за меня постятся имамы. Нет, в моей державе пророк я, и я решаю, где тут убежище, а где — просто пушка.

Я опять стал его уламывать, я был очень красноречив, но тут шах посмотрел на меня прищуренным глазом и сказал:

— Нестор-дженаб, если бы я не знал, что ты предан мне всей душой, я бы подумал, что ты пытаешься спасти мерзавца.

Тут мне пришлось умолкнуть. Единственное, что все-таки мне удалось, так это уговорить шаха перенести изъятие Ганцзалина с сегодняшнего дня на завтрашний. Все-таки сегодня была пятница, и если будут попраны сразу и день молитвы, и убежище, это может вызвать недовольство имамов и потомков Пророка.

Побыв еще некоторое время с шахом и пощелкав с ним на пару фоторужьем, я откланялся. На улицу я вышел с пылающим лицом. Черт побери, все было так хорошо, пока шахиншаху не попала под хвост шлея! Ну что теперь делать, скажите?

Сколько, говорил полковник, нужно ему времени, чтобы собрать бригаду? Три дня. Ну, предположим, что вчера был первый. Сегодня второй, а завтра с утра, видимо, шах и вытащит Ганцзалина на свет божий, как фокстерьер вытаскивает лиса. Следовательно, ждать нельзя.

И я отправился в казармы. Точнее сказать, домой к Караваеву.

Полковник встретил меня еще более холодно, чем вчера.

— Что вам угодно, господин шахский любимец?

— Александр Николаевич, планы меняются. Учения надо устроить не позднее сегодняшнего вечера.

— Какие учения? — вид у полковника был настолько безмятежный, что я подумал, будто схожу с ума и наш вчерашний с ним разговор мне лишь приснился.

— Как это какие? У нас же был договор… Вы устраиваете учения на Артиллерийском плацу.

— Я, господин ротмистр, в сделки ни с кем не вступаю — тем паче на службе, — отчеканил полковник.

Что это он стал такой решительный, подумал я? Причина выяснилась тут же. Оказывается, полковник узнал, что на Артиллерийской площади в убежище прячется какой-то азиат — осквернитель шахского гарема. Хватило пары простых умозаключений, чтобы понять, что осквернитель этот — мой слуга и я, видимо, намерен его спасти. Для чего и собираюсь использовать казачью бригаду Кузьмина-Караваева.

— Ваш, с позволения сказать, план — это убийство бригады, — правая нога полковника нервно отстукивала по полу сигнал тревоги. — Меня разжалуют, а бригаду расформируют к чертовой матери. Вы этого хотите добиться? Так знайте, вам этого не удастся, хоть бы даже на вашем месте стоял сейчас военный министр.

Несколько секунд я молча глядел на него. Вот это был удар — посильнее утреннего, который нанес мне шах. Неужели все пропало?

Но полковник ждал моего ответа, и мне пришлось отвечать.

— Господин полковник — сказал я, — вы неподкупный и доблестный офицер. Забудьте о моем предложении. Считайте это испытанием, которое вы с честью выдержали. Я со своей стороны, сделаю все, чтобы о вашей здешней службе в Генштабе составили самое лестное впечатление.

Отдав честь, я направился к двери. Мне казалось, что я спиной чувствую на себе изумленный взгляд полковника.

Я вышел на площадь. Все кончено, говорил во мне чей-то чужой голос, несчастный Ганцзалин!

Едва не сбив меня с ног, на меня налетел Б.

— Нестор, дружище, — завопил он. — Вы совсем нас забыли, сколько же мы не виделись?!

Я посмотрел на него, и взгляд мой прояснился.

— Слушайте, штабс-ротмистр, вы по-прежнему хотите уйти со службы и покинуть Персию — поехать домой, в Европу, в Париж?

— Мечтаю, — зашептал Б., опасливо озираясь по сторонам, — душу бы отдал за Париж…

— Душа не понадобится — сказал я. — Есть надежный и сравнительно бескровный способ.

— Ради вас и отставки согласен даже на бескровный, — отвечал Б.

* * *

Едва, как пишут в романах, кроваво-красное солнце опустилось за горизонт, громовое «ура!» раздалось на Артиллерийской площади со стороны Машк-Мейдана, и на площадь, размахивая саблями, ворвался славный Третий полк Персидской казачьей бригады. Полк, конечно, был не в полном составе, от силы сабель восемьдесят, но все это были испытанные мухаджиры, способные при случае и настоящим казакам дать бой. Впереди полка на своем белом Антиное несся отважный штабс-ротмистр Б., похожий на бога войны Ареса. Трусливые шахские пехотинцы, стоявшие в оцеплении, даже не подумали сопротивляться, а разбежались, как тараканы. Полицейские ферраши, увидев идущую на них казачью лаву, не выдержали и, закрывая головы руками, тоже бросились врассыпную. Скакавший впереди Б. подъехал к Царь-пушке, железной рукой подхватил сонного Ганцзалина и забросил его на луку седла.

Ганцзалин, поняв, что стал пленником, начал было яростно сопротивляться, но полковник шепнул ему пароль: «Я от Нестора Васильевича!» Мой сметливый помощник тут же перестал брыкаться, и бравый штабс-ротмистр вывез его с площади. Сам же полк, руководимый теперь урядником, выстроился на Топ-Мейдане и стал, как на параде, производить разные кавалерийские экзерциции.

Недалеко от площади, в переулках, Б. уже ждал закрытый экипаж, запряженный парой мулов. На козлах из соображений безопасности сидел ваш покорный слуга собственной персоной. Б. помог дезориентированному Ганцзалину залезть в карету, а мне напоследок помахал рукой.

— Куда вы теперь? — спросил я его.

— Как — куда? Командовать парадом, разумеется. Скорее всего — в последний раз. А потом поместье, Европа, Париж…

Он сладко зажмурился и так, не открывая глаз, дал шпоры коню. Ждать было больше нечего, я тряхнул вожжами, и мулы повлекли наш экипаж прочь, прочь отсюда, за город, во тьму, туда, где я приготовил для Ганцзалина надежное убежище.

Хорошо, что мулы знали дорогу, в противном случае я бы, конечно, не нашел пути в столь поздний час, даже несмотря на то, что ночь была светлая, лунная. Дело в том, что я хотел спрятать Ганцзалина в отдельно стоящей хижине в горах, которую за сущие гроши купил еще несколько дней