Премьера состоялась в Доме кино. Зал полон. Среди зрителей – Брагинский с женой, – оба маленького росточка, немолодые, трогательные, сидят плечико к плечику.

Начался просмотр. Я разочарованна. Сюжет высосан из пальца. Как бы правда, но именно «как бы». Псевдо. Артисты стараются, но сценарий перепрыгнуть невозможно.

Фильм кончился. Зажегся свет. Я подошла к Брагинскому и сказала:

– Мне не понравилось. С вами было лучше.

– Мы об этом не говорим! – вскрикнули оба Брагинских и выкинули вперед ладонь. – Мы об этом не говорим!

И в самом деле, что они могут сказать? Все и так очевидно.

Гульнув налево, Рязанов вернулся к Брагинскому.

Предстоял новый сценарий, но Брагинского больше не было. Он умер.

Рязанов пригласил Ираклия Квирикадзе. Поскольку у Ираклия блестящая репутация сценариста и режиссера.

За нашим поселком вплотную к забору раскинулся дом отдыха ФСБ. Река. Сосны. Просторные номера. Всевозможные процедуры. Бассейн. Массаж. Спортзал. Прогулочная тропа.

Рязанов снял номер для Ираклия. Ираклий поселился в трех минутах ходьбы от моего дома.

Работали в следующем режиме: три дня – у Рязанова, три дня – в доме отдыха, один день – выходной.

Ираклий довольно часто заходил ко мне, чтобы поесть человеческой еды. В доме отдыха кормили отвратительно, как в тюрьме. Все блюда пахли половой тряпкой, которой что-то вытерли и не отжали. Я догадывалась: руководство ворует качественные продукты, а отдыхающие едят, что осталось.

Однажды в свой выходной Ираклий зашел с Тамарой. У нее была прическа как у Марины Цветаевой: короткая челка, стрижка до ушей, под горшок. Шея открыта.

Эта прическа способна изуродовать кого угодно, только не Тамару.

Мы сидели за столом, болтали, веселились. Солировал Ираклий, кто же еще?

Через три часа мои гости собрались уходить. Мы вышли в прихожую. В это время раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и услышала голос Данелии. Последний раз мы разговаривали с ним двадцать лет назад. Двадцать лет молчания. Полный разрыв отношений. А полный разрыв – это тоже отношения.

Я взяла трубку и ушла в ванную комнату. Ираклий и Тамара остались в прихожей.

Я должна была сказать Данелии: «Позвони через полчаса, я сейчас не могу говорить». Но я испугалась: если я отменю разговор, он может позвонить еще через двадцать лет. Я осталась возле телефона.

Ираклий и Тамара маялись в прихожей. Они могли обидеться и уйти, хлопнув дверью. Но они покорно ждали.

Я вышла через час. Как это называется? Я ожидала, что они как-то выразят свое недовольство. Но нет. Никаких упреков. Вежливые, благородные люди. И мое сердце стало горячим от любви и благодарности. И это чувство к Ираклию и Тамаре застряло во мне навсегда.

Я стояла у калитки и смотрела, как по дороге ковыляет старый Эльдар. Буквально ковыляет, припадает на правую ногу. Его лицо выражало страдание.

Поравнявшись со мной, спросил:

– Заметно?

– Что? – притворилась я.

– То, что я хромаю. На правую ногу, – уточнил Эльдар.

– Не придумывайте.

– Правда незаметно? – с надеждой спросил Рязанов.

Ему неприятно было выставлять напоказ свои недостатки и нравилось, что я не заметила.

Эльдар остановился, отдыхая.

– Заходите в гости, – пригласила я. – У меня есть клубника со сливками.

– Какие сливки, – отмахнулся Рязанов. – Ты не представляешь себе, как я живу…

Я как раз представляла себе его режим. Рязанов всю жизнь боролся с весом. Позвоночник и суставы не выдерживали нагрузки.

Последняя жена Эльдара свирепо ограничивала в еде. На обед он получал бутерброд: полкусочка хлеба и половину котлеты сверху. Все.

Толстые люди тяжело переносят голод. Рязанов был постоянно угнетен.

Он тронулся с места и пошел дальше, не хромая. Он знал, что я смотрю.

Фильм о великом сказочнике я не видела и ничего о нем не слышала. Он прошел незаметно.

Фильм получил название «Жизнь без любви».

С точки зрения Ираклия Квирикадзе, фильм был затянут, с большими паузами, провисаниями. Ираклий предложил Эльдару Александровичу свой вариант монтажа. Эльдар согласился.

Ираклий перемонтировал, убрал длинноты, сделал сюжет более стремительным, энергичным. Фильм стал короче на тридцать минут.

Эльдар посмотрел и сказал:

– Я понимаю твой монтаж, он более современный. Но я старый человек, во мне другая музыка.

Эльдар вернул все, как было.

Старость не украшает творца. Талант тоже начинает хромать. Это касается даже таких безусловных мастеров, как Федерико Феллини и Чарли Чаплин. Время беспощадно. Никто не виноват.

На лето Ираклий и Тамара сняли недорогую дачу. Тамара развела там целое хозяйство: посадила огород и даже клубнику.

Осенью собрала картошку, несколько мешков. Хватило до весны. Не говоря о клубнике. Клубнику она морозила, закатывала в банки, варила варенье.

Дача была теплая и уютная, утопала в зелени. Единственное неудобство – пять километров от электрички, пешком по бетонке.

Удавалось взять такси, но жалко тратить последние деньги. Пенсия Ираклия – девятнадцать тысяч рублей. Тамара не работала, с головой ушла в ребенка. Нанимать няньку – нереально. Дорого и нервно. Опасно доверять бесценное дитя чужому человеку.

Ираклий и Тамара пришли к выводу: надо сдать московскую квартиру, а самим переселиться на дачу. И жить на аренду. Так и сделали. Превратились в рантье. Большая квартира в центре сдавалась хорошо. Аренда спасала от нищеты, но жизнь превратилась в удаленку.

Ираклий с Тамарой жили, как Меньшиков в Березове. Синий рассвет, сугробы до середины окон, океан свободного времени – делай что хочешь.

Тамара побывала на выставке Пабло Пикассо и заболела этим великим художником. Купила холсты и краски, стала писать картины – одну за другой.

Тамара отошла от своего увлечения дизайном, погрузилась в живопись. Это была живопись с элементами абстракции.

Талант всегда пробивается, как травинка сквозь асфальт.

Живопись Тамары была замечена, и в Лондоне в галерее «Кэтрин Левин Гэлериз» состоялась ее выставка. В старинном особняке галереи два этажа были отданы ее картинам.

Тамара и Ираклий замерли в ожидании, но вмешался коронавирус. На дверях галереи повесили большой замок. Выставка закрылась.

Картины Тамары провисели три дня.

…Но что же делать? Ничего не делать. Жить. Жизнь продолжается.

Время от времени я звонила Ираклию. Спрашивала:

– Как вообще? Что тебя радует?

– Я могу сказать, что меня огорчает.

– Говори.

– То, что я не смогу присутствовать на свадьбе своего сына.

– Почему это?

– Не доживу.

– Неизвестно. Ты мог умереть сорок лет назад, в Америке, а все живешь и живешь, как вечный жид.

Ираклий действительно все жил и жил, а ребенок рос у его ноги, и получалось, что старший Ираклий перетекает в младшего.

– Я не могу больше говорить, – произнес