с водой. Похоже, это была крохотная продовольственная лавка.

– Это ему плохо? Ему хорошо, – со своей стороны автомобиля вышел усатый. Он натянул тончайшие перчатки и дернул вонючую гору старого трепья на земле. - Эй, мужик! Тебе плохо?

– Динаха, - буркнула куча тряпья и перевернулась на другой бок.

Среди засаленной, явно не по сезону, одежды неясной темной расцветки мне удалось различить землистого цвета лицо. Оно было окружено клочьями волос и сверху прикрыто шапкой. С противоположного от головы конца кучи обнаружились потёртые ботинки.

– Мужчина! – усач снова тронул кучку.

– …тещёпну, с-с-с… канедо… баная, – пробухтел «подснежник», пoднимаясь на карачки и поворачивая голову в сторону дамы. Под ним обнаружилась такая же засаленная сума.

– Прошу прощения, Полина, а вы тоже не понимаете, о чём он говорит?

Я старался говорить тихо, но видимо, недостаточно. Потому что ответила мне Евгения Александровна:

– Οн говорит, что эта безрадостная женщина, прежде чем вызвать скорую, наносила ему удары ногами, поскольку из-за него теряла выручку. Поехали, болезный, снимем побои…

Дама фыркнула:

– Нашли, кому верить! Пьяни подзаборной! Везите его уже… в вытрезвитель… Или куда вы их там теперь возите? - она сложила руки на монументальной груди.

– Парень, давай, помогай его поднять! – скомандовал усатый.

Пожалуй, впервые с момента пробуждения в этом мире я настолько сильно жалел об утраченной магии. Мужичонка был небольшенький, компактный. Но необходимость прикасаться к… этому… вызывала омерзение. «Смерд». В голову пришло это слово, очень подходящее случаю. Но раз уж вызвался помощником, то придётся. Я подхватил его за подмышку.

– Нон-но! – прогундел «подснежник», мотая головой, но всё же пошёл в ту самую дверку,из которой мы только что вышли с Полиной.

– Смотри, какая удобная кроватка, – уговаривал его «Петрович».

Человек-тряпичная гора что-то еще недовольно пробурчал, но на каталку залез, обнял двумя руками свою суму, будто кто-то мог на неё позариться,и засопел.

– Лео, садитесь на кресло, - Полина забралась внутрь, щелкнула ремнями, которые мгновенно привязали вонючку к лежаку, потом села на то сидение, где раньше размещался плюгавенький потерпевший, и показала на второе похожее. – А то подцепите… чего-нибудь… – она брезгливо поджала губы. Когда я сел (а «кресло» было гораздо удобнее, чем скамеечка), она протянула ко мне руку с каким-то белым цилиндром: – Давайте руки, брызну.

Я протянул, не очень понимая, что делать дальше, а также чем и зачем на меня собираются брызгать. В следующий момент штука в руках Полины зашипела, на ладонях осели мельчайшие капельки, а в воздухе запахло чем-то резким, перебивая вонь от нашего спутника. Я попросил ещё, растёр жидкость и поднёс к носу.

– Я бы вам перчатки дала, но на ваши перстни они всё равно не налезут, порвутся. Не боитесь с таким количеством украшений по улицам ходить? Или это бижутерия?

– Не знаю, что такое «бижутерия», - признался я.

– Я так и пoдумала, – хмыкнула Полина, и я не понял, плохо это или хорошо.

Автомобиль тарахтел, заполняя тишину. Не зная, о чём говорить, я посмотрел на лежащего на каталке человека и краем глаза зацепился за какое-то движение на его голове.

– У него там…что-то шевелится, - поделился я наблюдением.

– Естественно, - заметив недоумение, она пояснила. - Форма двадцать. Что, в детских лагерях не проверяли?

Я помотал головой. У меня было тяҗелое детство. Нo обошлось без участия в военных походах и лагерях. И какое отношение живность в волосах имела к форме, я так и не понял. Но, судя по тону, был обязан.

– Что вы вообще здесь забыли?.. – посетовала Поля.

Я, между прочим, всё помню. Это остальные всё забывают. Вот сейчас желудок напомнил мне о том, что неплохо было бы подкрепиться.

– Поля, а вы сходите со мной пообедать? - предлoжил я.

– Поражаюсь вашей стойкости: говорить об обеде рядом с таким аппетитным субъектом, - хохотнула она и продолжила другим тоном. – Мне кажется, вы не очень представляете особенности нашей работы. У нас нет обеденного времени, как у других. Успели перекусить между вызовами – уже хорошо.

Тем не менее, от одного пострадавшего я их избавил, а значит, время должно появиться. Просто Полина об этом пока не знает.

– Я не понимаю, что вам нужно от меня. Мы с вами – люди из абсолютно разных миров, - она показала на мои перстни.

– Поля, вы даже не представляете, насколько правы. И всё же мне нужна ваша помощь.

– В чём? - Не знаю, о чём она подумала, но в её глазах мелькнуло понимание и даже разочарование. Видимо, заподозрила в чём-то нехорошем.

– Этот мир для меня совершенно чужд, как вы правильно заметили. Я в нём ничего не понимаю, - признался я. - Но хочу разбираться лучше.

– У меня завтра ночное дежурство,и если вам нужна непременно моя помощь, я готова поработать вaшим гидом.

– Есть одна сложность. Точнее, две. Во-первых, я не хочу, чтобы это было для вас как работа. А во-вторых, мне нужно именно сегодня. Это вопрос жизни и смерти. Кто особо пострадает, если вы ненадолго отсюда, – я обвёл рукой машину, – сбежите? Без вас не отвезут плюгавенького ходока с порезанной рукой,или не поболтают со старушкой,или пьяного смерда не доставят?.. Не знаю, куда вы его сейчас везёте… Где они такие вообще нужны?

В глазах Полины появились стальные искорки:

– Знаете, я передумала, - твёрдо заявила она. - Идите вы со своими богатыми причудами куда подальше! Да, не на каждом вызове нам приходится спасать человеческие жизни. Но для кого-то мы – последняя надежда. Впрочем, вам этого не понять.

– Как раз я понимаю очень хорошо, - возразил я, но лекарка уже не смотрела в мою сторону.

Мы какое-то время ехали в тяжелом и до слёз едком, спасибо нашему молчаливому спутнику, молчании. Наконец тарахтение автомобиля стихло, он вздрогнул в последний раз и замолчал. Полина сама распахнула дверь и выскочила наружу. Уличный воздух казался невозможно сладким. Я выбрался следом.

– Ну как вы там, не задохнулись? - одновременно и участливо,и с насмешкой поинтересовалась Евгения Александровна.

–