– Не помню, она… хоть полталера… стоила? – Бандит говорил все тяжелее и тяжелее.

– Нет, не стоила.

– Тогда… выбросили ее. Если, конечно… этого купчишку… мы оприходовали. А то… может… и не мы. Не мы одни… в городе… промышляли.

– А меч мой Ганс с собой взял?

– На кой черт он ему? Только внимание… привлекать. Тут… кому-то из скупщиков отдал… задешево.

– Кому?

– Да мне… откуда знать, тут сволочей этих… в городе больше… чем воров. Каждый трактирщик… да кабатчик… краденое скупают.

Волков все больше проникался неприязнью к этому человеку, он поднес к его лицу правую изрезанную руку с зашитой раной и с угрозой произнес:

– Я так ничего от тебя и не узнал, и это будет последний мой вопрос: ты меня изрезал, пока я от ведьминого зелья слеп был?

Вопрос был лишним. Кавалер не сомневался, что именно Маеру он воткнул стилет в мясо. А тот только нагло ухмыльнулся и ответил:

– Нет… Не знаю, кто… вас резал. Я внизу был… пиво пил.

– Пиво, значит? – Кавалер больше не мог сдерживаться.

Больным и израненным кулаком он врезал бандиту сверху вниз в морду, в нос, так, что слышно стало, как хрустнули кости и хлипкая кровать под бандитской башкой. Маер застонал. А Волков ударял еще и еще.

Под двумя последними ударами Черный Маер даже не шелохнулся, не кряхтел: он закатил глаза под веки, разинул рот с синими губами и, казалось, не дышал. Кавалер вздохнул глубоко и пошел на выход. Сапогом пнул дверь так, что та чуть не оторвалась, и зарычал:

– Сыч, разводи огонь, кали железо, жги эту сволочь, пока не скажет, где мой меч, или не сдохнет.

– Ёган, подсоби, – крикнул Сыч и чуть ли не бегом кинулся в лачугу и уже оттуда стал причитать: – Экселенц, да вы его, кажись, прибили.

– Не прибил, – отвечал Волков, стараясь держать себя в руках, – я его кулаком только.

– Господин, да вы с вашим кулаком и здорового убьете, а из этого и подавно дух вон, – продолжал бубнить Сыч.

– Жив он, – говорил кавалер, разглядывая больной кулак.

Шов на ране чуть разошелся, и одна за другой наземь скатились две капли крови. Волков подошел к монаху, тот сидел в телеге и делал вид, что его все происходящее не касается. Не любил брат Ипполит, когда у кавалера дурное расположение духа, уж больно страшно было с ним рядом. Но кулак кавалера он осмотрел и сказал с укором:

– Нельзя так, господин, рану беспокоить нельзя, последствия будут.

Волков и сам это знал, он глянул на Эльзу Фукс, что сидела за монахом в телеге и тоже старалась не смотреть на страшного человека. В сторону таращилась, на улицу, теребила конец платка и надеялась, что он на нее внимания не обратит, а Волков обратил:

– Монах, а эту шалаву сопливую чего мы с собой возим?

– А что ж, в гостинице ее оставить нужно было? Так я думал, лучше взять, а то убежит еще. А будет вдруг нужна вам, – отвечал молодой монах.

– Максимилиан, – позвал кавалер, – проводи девицу к этой… как ее… к благочестивой Анхен в приют.

– Меня в приют? – девушка перепугалась. – Добрый господин, не надо меня в приют. Оставьте меня, я домой пойду.

– Домой, – Волков глядел на нее с укором. – А жить на что будешь? Кормилицей своей торговать по кабакам пойдешь или думаешь, Вильма вернется?

– Не знаю, но уж лучше по кабакам, чем в приют, – отвечала Эльза, начиная плакать.

Волков, Максимилиан и брат Ипполит уставились на нее удивленно.

– И чем же тебе не мил приют? – спросил кавалер.

Девушка пожала плечами и, всхлипывая, сказала:

– Не знаю, не хочу туда, плохо мне там.

– Другим не плохо, а тебе плохо. Отчего так? – не отставал от нее кавалер.

– Не знаю, Анхен злая, бабы все злые. Матушка вроде как мешок лежит, а кажется, что злее всех. Глаза вечно таращит так, что сердце в пятки падает. А можно мне с вами? Я могу помогать вам, стирать, готовить или… – говорила Эльза.

– И много ты стирала? – кавалер взял ее руку в свою, поглядел на нее. – Что-то не похоже, что ты прачка.

– Ну, могу, если нужно еще что… – робко предложила девушка.

– «Еще что» – это ты про что? – Волков поглядывал то на нее, то на свою руку, с которой все еще падали капли крови.

Девушка мялась, глядела на него смущенно:

– Ну, если я вам приглянулась, могу девкой вашей быть. Или помогать вам с чем-нибудь.

– Девок разных в городе вашем толпы, на все вкусы есть, – отвечал кавалер, – и на мой вкус ты малость костлява. А хочешь помочь, так скажи мне, кому твоя Вильма мой меч могла продать.

– Скажу, – неожиданно произнесла Эльза, – а если сыщем ваш меч, вы меня в приют не отправите?

– Обещаю.

– Ладно, – обрадовалась девушка, – один раз осенью Вильма болела, сама не ходила – ее тогда Старая Мария порчами изводила, оттого ноги у нее пухли так, что в башмаки не влазили. И вот сказала она мне одну вещицу золотую в кабак к жиду Бройцу снести. А Бройц ее не взял, говорил, что с гербом она, ему такие не нужны. Говорил, мало ли мы кого благородного зарезали. Побоялся. И тогда Вильма велела вещицу эту нести к пекарю Кирхеру, тот ничего не боится, только цену самую низкую в городе дает. Тот берет все, что хоть пару крейцеров дохода даст.

– А что за вещица была? – спросил Волков.

– Да застежка для плаща, очень красивая. Вот я и думаю, может, вам у пекаря про меч спросить.

Кавалер ласково погладил ее по голове и пообещал еще раз:

– Найдем меч – при себе оставлю.

Эльза обрадовалась, Волков пошел в лачугу узнать, как там дела у Сыча.

– Нет, экселенц, толку не будет никакого, еле жив он. Я его в разум привожу, а он тут же опять теряется. Ничего спросить не успеваю, – говорил Фриц Ламме. – Куда уж тут железом его жечь?

Кавалер смотрел на едва живого бандита, брезгливо кривил губы и наконец принял решение:

– Ладно, поехали, девка сказала, что меч мог купить какой-то пекарь.

– Меч купил пекарь? – удивился Сыч.

– Поехали, проверим, что за пекарь, а этот, – кавалер кивнул на бандита, – пусть малость оживет – тогда опять с ним поговорим.

* * *

– Вот она, пекарня, – сказала Эльза, указывая пальцем на крепкие ворота и высокий забор, – тут пекарь Кирхер живет.

– Чего-то не пахнет здесь сдобой, – говорил Ёган, оглядывая высокий забор, – и вообще хлебом