её отца, дававшие о себе знать не только в политике, но и в его личной жизни, и что это именно он довел мать до депрессии и, в конечном счёте, до решения свести счёты с жизнью. Вскоре и у самой Светланы начались проблемы с отцом. В шестнадцать лет она влюбилась в Алексея Каплера, видного советского кинодраматурга еврейских кровей старше неё почти на двадцать лет. Отец Светланы их романа не одобрил, и с его подачи Каплер десять лет – до самой смерти Сталина – промыкался по сибирским лагерям. Светлана поначалу была безутешна, а затем, поступив в 17 лет в МГУ, вскоре снова взбунтовалась и вышла замуж за Григория Морозова, одноклассника своего старшего брата Василия. Морозов, как и Каплер, был евреем. Отец, опять же, был против этого брака и отказывался даже знакомиться со своим зятем[33] {347}.

Сталин практически не уделял внимания своей дочери, а если и уделял, то лишь для того, чтобы излить своё злобно-презрительное отношение к ней и её возлюбленным. Но при этом он каким-то образом ухитрился убедить Светлану в том, что все беды и злоключения выпадают на её долю исключительно по её же собственной вине. И он заставил её реально поверить в то, что она «плохая дочь». Она чувствовала себя ему «скорее чужой, чем дочерью». Попавшись в расставленные им силки злонамеренной лжи и коварного обмана, Светлана пришла к полному оправданию отца, вынужденного якобы прозябать в «духовном одиночестве» лично из-за неё, и мучиться угрызениями совести за свою неспособность убедить его своей любви и преданности{348}.

Итак, сам Сталин никого из своих детей в Ялту не привез, зато это сделал один из его ближайших сподручных – Лаврентий Берия, нарком внутренних дел, отвечавший как за превращение Ялты в место, худо-бедно пригодное для встречи глав государств, так и за бесчеловечную депортацию 200 000 крымских татар, огульно обвиненных НКВД в пособничестве нацистам. Берия прибыл на конференцию в сопровождении сына Серго, которого уже готовил к продолжению семейного дела.

Сталин, как известно, ранее обосновывал перед Рузвельтом и Черчиллем свой отказ выезжать за пределы СССР медицинскими показаниями, однако реальная причина была в другом: как и его предшественникам-императорам, Сталину была присуща параноидальная озабоченность собственной безопасностью. Он крайне редко и неохотно покидал Москву, а если уж покидал, то непременно раскинув по всему пути следования и в местах остановок колоссальную страховочную сеть из представителей органов госбезопасности. На непобедимую и всемогущую на словах Красную Армию Сталин в плане защиты от вражеских покушений на свою личность полагаться не рисковал. При всей её вездесущести и авторитетности Красная Ария, похоже, отнюдь не была столь всесильна, как этого хотелось бы её командирам. Кэти по прибытии в Москву хватило нескольких месяцев, чтобы осознать, что военным там остаётся лишь с «холодной ревностью» взирать на «органы НКВД, которые тут только и являют собою реальную власть»{349}.

Изначально учреждённый для выполнения стандартных полицейских функций вкупе с управлением системой советских тюрем и лагерей Народный комиссариат внутренних дел (НКВД) с годами трансформировался при Сталине в элитное силовое ведомство, проводящее под его неусыпным руководством политику государственного террора, – де факто, в тайную полицию с практически безграничными карательными функциями. НКВД делало так, что все объявленные «врагами народа» – будь то политические диссиденты или целые этнические меньшинства – попросту исчезали. В годы войны часть спецотрядов НКВД была передислоцирована к линиям фронта, но основные их силы и агентура продолжали заниматься обеспечением внутренней безопасности, а превыше всего – личной безопасности товарища Сталина. В Ялте охранное ведомство располагало четырьмя расквартированными по казармам полками личного состава, а в дополнение к ним – 1200 тайными агентами, мотоциклетным отрядом численностью в 120 человек и полусотней телохранителей, приставленных к особо важным персонам союзников. Всего этого им, однако, показалось недостаточно, и перед конференцией туда откомандировали ещё шестьсот спецагентов для патрулирования территории Ялты и её окрестностей. В дневное время сталинская дача в Кореизе и Ливадийский и Воронцовский дворцы были окружены двумя кордонами оцепления; в ночное – тремя{350}.

В отличие от Молотова, Вышинского или Майского, которые выступали в Ялте от лица советской власти официально и публично, Берию Сталин попросил держаться в тени. Да если бы даже кто-то из западных дипломатов и столкнулся с сорокапятилетним наркомом внутренних дел в сумрачных коридорах Ливадийского дворца, в лицо его никто и из них и не узнал бы. На первый взгляд Лаврентий Берия был человеком ничем не примечательным. Как Сталин ничуть не походил на диктатора, так и Берия выглядел обманчиво, и никто не заподозрил бы властолюбивого и лёгкого на расправу человека в этом лысеющем толстом коротышке с сальной кожей. Миниатюрное пенсне на переносице придавало Берии вид скорее тихого интеллигента, нежели кровожадного сеятеля смерти и разрушений. И эманация силы исходила никак не от его низкорослой наружности, но лишь от манеры держаться. Как и Сталин, Берия был родом из бедной грузинской семьи. В детстве Лаврентий мечтал выучиться на архитектора, но погоня за властью необоримо подвигла его влиться в ряды ЧК, первой инкарнации советской тайной полиции. Там он быстро снискал репутацию как блестящего организатора и управленца, так и безжалостного садиста. Светлана описывала Берию следующим образом: «Он был великолепным современным образчиком искусного придворного, воплощением восточного коварства, лести и лицемерия, которому удалось запутать даже моего отца, человека, которого обычно было трудно обмануть»{351}. Один из подручных Берии полагал, что тот был способен без колебаний убить даже лучшего личного друга{352}. Возглавив в 1938 году НКВД, Берия нашёл достойное применение как своим организаторским способностям, так и склонности к брутальному насилию, рьяно взявшись за решение разнообразнейших задач в диапазоне от координации конверсии мирных производственных предприятий в военно-промышленные до депортации (и истребления) «классовых врагов» и неблагонадёжных (с их со Сталиным точки зрения) национальных меньшинств, таких как крымские татары, чеченцы, ингуши, калмыки и турки-месхетинцы. Под руководством Берии агенты НКВД возложили на себя также и полицейские функции в отношении бойцов Красной армии, следуя за боевыми подразделениями в составе т. н. «заградительных отрядов» и подвергая аресту или расстреливая любых трусов, несогласных или дезертиров, отставших от своих частей{353}.

Помимо политической власти Берия не менее страстно вожделел секса. В кабинете у себя он держал всё необходимое для удовлетворения похоти – от секс-игрушек до порнографии и от шёлкового нижнего белья до пыточных инструментов. Женщин Берия насиловал с остервенением истинного маньяка. Коллеги сбились со счёта, сколько женщин он затащил в постель. Кто-то насчитал тридцать девять, у других выходило под сотню. Точной цифры не мог знать никто. Одни жертвы являлись к Берии в роли просительниц за репрессированных НКВД любимых. Других он просто умыкал с улиц Москвы, запихивая с помощью телохранителей в свой бронированный «Паккард». Тех из них, кого он, справив половую нужду, не убивал или не арестовывал, чтобы отправить в трудовой лагерь, он, случалось, распоряжался доставить домой на машине с букетом цветов, – такая вот гротескная пародия на галантность{354}.

Двадцатилетний Серго Берия, как и его отец, оставался в Ялте в кулуарах. Просиживая часами за глухой дверью в тихой комнате, он внимательно вслушивался в каждое слово Рузвельта. Серго Берия пребывал в самом центре скоординированных советских усилий по инженерно-технической прослушке – сначала в Тегеране, а теперь и в Ялте. За Серго, в отличие от его отца, патологических наклонностей замечено не было; он был вполне тихим и вменяемым слушателем Ленинградской военной академии связи, страстно увлечённым радиоэлектроникой. Сталин знал Берию-младшего с детства