слишком много однообразного. […] Много мешало нам, что мы были не одни, с нами жили все наши домашние; сначала мать с сестрами, уехавшие раньше нас, а потом внезапно приехал и отец, истомившийся в одиночестве. Новым наслаждением в этом году было только купание. Это сладко — отдаться морю. Встретился здесь и с Бальмонтовскими знакомыми: девица со змейкой (у нее есть живая змейка, с ней она и спит) и с ее, кажется, компаньонкой, Анной Рудольфовной, довольно странной пророчицей, поклоняющейся стихам». «Девица со змейкой» следа в жизни Брюсова не оставила, зато ее компаньонкой оказалась Анна Минцлова, одна из самых загадочных фигур Серебряного века. О встрече с ней в конце октября 1899 года он записал: «Она оказалась менее интересной, чем при беглом знакомстве. Эти обычные речи о демонах, вампирах, духах — я уже слишком слышал. Интереснее ее физическая организация, неверный глаз, резкие ощущения»{39}.

Заканчивая по возвращении в Москву очередную тетрадь дневника, Валерий Яковлевич подводил итоги: «Этот круг моей жизни дал мне слишком много счастья и удачи! Говоря в общем, мне удавалось едва ли не все, что я начинал, исполнилось многое из того, чего ждал давно, долгие холодные годы. […] Все это с тех дней, как мы живем с Эдой (так Брюсов прозвал Иоанну Матвеевну в честь героини одноименной поэмы Баратынского. — В. М.). Вот скоро два года, как я не знаю тех безумных, бесконечных приступов тоски, которые на целые недели выбрасывали меня из жизни. […] Бодрость, уверенность, надежды — вот мое обычное настроение теперь» (июль 1899 года).

Дозволенная цензурой 26 марта 1899 года, «Книга раздумий» вышла лишь в конце ноября. Руководил изданием Бальмонт, открывший ее своими циклами «Лирика мыслей» и «Символика настроений» (20 стихотворений). За ними следовали «Раздумья» Брюсова (17 стихотворений и один перевод из Метерлинка), «Красочные сны» Дурнова (пять стихотворений) и «От солнца к солнцу» Коневского (12 стихотворений). Последнему досталось от рецензентов больше всех. Можно было оставить без внимания зубоскальство Амфитеатрова, но отзыв талантливого «предсимволиста» Дмитрия Шестакова не мог не огорчить: «Бредить и гордиться своим бредом — вот в чем „и признак, и венец“[31] четырех поэтов. […] Обозревая эту „выставку отверженных“[32], мы невольно поражены какими-то кошмарными образами, темнотой и невразумительностью мысли, вложенной иногда в безобразные, а иногда в превосходные по внешности формы. […] Кажется, трудно и в дальнейшем ожидать от этих представителей нашего декадентства более просветленных стихотворений… Слишком уж безнадежно все они манерны, хотя „Ассаргадон“ г. Брюсова, если бы это было не единичное у него простое стихотворение, и могло бы указать на лучшее будущее для этого поэта»{40}.

«Лучшее будущее» оказалось рядом. В июле 1899 года Бальмонт познакомил Брюсова с Юргисом (Георгием) Казимировичем Балтрушайтисом, писавшим стихи по-литовски и по-русски, и Сергеем Александровичем Поляковым, купеческим сыном, математиком, полиглотом и поклонником «нового искусства». Поляковы (Фабрично-торговое товарищество Знаменской мануфактуры А. Я. Полякова) были более «купецкой» семьей, чем Брюсовы, и несравненно более состоятельной. Брюсов часто виделся с ними в Москве и в подмосковном имении Поляковых Баньки и был шафером на свадьбе Балтрушайтиса. Общность интересов выявилась сразу же. «Заметнейшей чертой новой интеллигенции, в состав которой вливается значительно число выходцев из патриархальных буржуазных семей, оказывается эстетизм, становящийся знамением века, — отметил Н. В. Котрелев. — Подобного массового увлечения искусством не только как предметом потребления, но и как полем приложения сил, как средством реализации человеческого „я“, самоидентификации не знало русское общество ни до, ни после. Искусство и художник оказываются едва ли не самыми продуктивными мифообразующими символами общественного сознания. Апогея этот процесс достигает, кажется, в 1910-х годах, но первыми его протагонистами были люди поколения Полякова и Брюсова»{41}.

Глава седьмая

«Скорпион»

1

Кому принадлежала инициатива создания «Скорпиона» — лучшего символистского издательства России? Екатерина Бальмонт утверждала, что ее мужу, когда тот летом 1899 года жил у Поляковых (Бальмонт и брат Полякова были женаты на сестрах) и писал «Горящие здания»{1}. Иоанна Брюсова все сводила к встрече своего мужа с Поляковым, у которого «были деньги (в достаточном количестве), у Валерия Яковлевича — знания и запас литературных работ, а редакторско-издательский пыл в избытке был у обоих»{2}. Других ближайших участников — Бальмонта и Балтрушайтиса — она в начале тридцатых годов не упомянула: первого как эмигранта, второго как тогдашнего литовского посланника в Москве.

Ясно одно: без денег Полякова никакого «Скорпиона» бы не было, а триумфальный выход русского символизма к читателю если бы и состоялся, то на несколько лет позже. Бальмонт выпускал книги за собственные деньги или при поддержке меценатов вроде князя Урусова, но это отнимало много времени и сил, не обеспечивая спокойной жизни. Издательская деятельность Брюсова приносила сплошные убытки, а положение семьи, в которой подрастали три сестры на выданье, не позволяло надеяться на дополнительные средства. Поляков готов был рискнуть и рискнул, тем более с учетом энергии Бальмонта и Брюсова. Так появился «Скорпион».

Новое предприятие нарекли сообща — по некоторым сведениям, идея принадлежала Бальмонту — и не без желания удивить публику. «Что в сей гадине лестного для себя зрит декадентское издательство?» — привычно иронизировал Амфитеатров{3}. В названии принято видеть указание на знак Зодиака, под которым предприятие было создано, однако, по предположению Н. В. Котрелева, здесь присутствует «специфически декадентский обертон»: «средневековая космология в мужском теле знаки Скорпиона ставила в соответствие с областью гениталий»{4}. Первую марку издательства, обыгрывавшую зодиакальный символ, нарисовал приятель Балтрушайтиса художник Николай Филянский (впоследствии известный украинский поэт), но уже в 1904 году ее сменила более изящная работа Николая Феофилактова, ставшего ведущим графиком издательства.

Офис «Скорпиона» разместился в конторе Поляковых в Китай-городе, где Сергей Александрович отбывал повинность в качестве кассира семейной фирмы. Стоявшее в официальном адресе слово «амбар» не подходило для декадентского издательства, поэтому было заменено на загадочное обозначение «А 10/11». Да и в купеческой среде Сергей Александрович свои издательские дела по понятным причинам не афишировал.

Осенью 1899 года началось формирование издательского портфеля. У Полякова были готовы переводы пьесы Генрика Ибсена «Когда мы, мертвые, проснемся» (совместно с Балтрушайтисом) и сборника новелл Кнута Гамсуна «Сьеста», а в работе находился его роман «Пан». Балтрушайтис перевел трагедии Габриэле д’Аннунцио «Мертвый город», «Джиоконда» и «Слава». Бальмонт горел желанием переиздать переводы из Эдгара По и Шелли. Преобладание иностранных авторов в первые годы деятельности «Скорпиона» объяснялось не столько бедностью литературы русского символизма, сколько стремлением подчеркнуть свою принадлежность к самой передовой фаланге европейского «нового искусства» и преемственность по отношению к его великим предшественникам. Метерлинк из объекта