Но какой образ мог вызвать сексуальную, действующую ночною порою тоску, который оказался способен так интенсивно отпугнуть от желанного удовлетворения? Судя по материалу анализа, этот образ должен был отвечать одному условию: он должен был быть пригоден для того, чтобы обосновать убежденность в существовании кастрации. В таком случае движущей силой превращения аффекта стал страх кастрации.

Тут наступает момент, когда я должен оставить ход анализа. Боюсь, что это будет также моментом, когда меня оставит вера читателя.

Тем, что активировалось в ту ночь из хаоса бессознательных следов впечатлений, была картина коитуса между родителями при не совсем обычных и не особенно благоприятных для наблюдения обстоятельствах. Постепенно на все вопросы, которые могли быть связаны с этой сценой, удалось получить удовлетворительные ответы, поскольку тот первый сон повторялся в ходе лечения в бесчисленных модификациях и новых вариантах, которым анализ давал желанные объяснения. Так, прежде всего выяснился возраст ребенка во время этого наблюдения – примерно 1½ года[79]. Он тогда страдал малярией, приступ которой повторялся каждый день в определенное время[80]. С десятилетнего возраста он был подвержен периодически возникавшему депрессивному настроению, которое появлялось после полудня и достигало своего пика к пяти часам. Этот симптом сохранился и к началу аналитического лечения. Повторяющаяся депрессия заменила тогдашний приступ лихорадки или слабости; пятый час был либо временем наивысшего подъема температуры, либо временем наблюдения за коитусом, если оба времени не совпадают[81]. Вероятно, именно по причине этого болезненного состояния он находился в комнате родителей. Это заболевание, подтвержденное непосредственной передачей сведений, позволяет нам отнести это событие к лету и тем самым предположить, что возраст ребенка, родившегося на Рождество, составлял n + 1½ года. Итак, он спал в комнате родителей в своей кроватке и проснулся – скажем, вследствие повышающейся температуры – после полудня, возможно около пяти часов, отмеченных в дальнейшем депрессией. Это согласуется с предположением о жарком летнем дне, когда наполовину раздетые[82] родители удалились для послеобеденного сна. Когда он проснулся, он стал свидетелем трижды повторившегося[83] coitus a tergo, мог видеть гениталии матери и член отца и понял как то, что произошло, так и его значение[84]. В конце концов он помешал общению родителей неким способом, о котором пойдет речь в дальнейшем.

В том, что молодые супруги, лишь несколько лет состоящие в браке, после послеобеденного сна в жаркую летнюю пору предаются нежному общению и при этом не обращают внимания на присутствие полуторагодовалого малыша, спящего в своей кровати, в сущности, нет ничего чрезвычайного, и это не производит впечатления продукта необузданной фантазии. Напротив, я думаю, что это было чем-то совершенно банальным, обыденным, да и предполагаемое положение при коитусе не может ничего поменять в этом суждении. В особенности если из обличительного материала не следует, что коитус каждый раз совершался в положении сзади. Ведь одного-единственного раза было бы достаточно, чтобы дать зрителю возможность произвести наблюдения, которые были бы затруднены или исключены при другом положении любящих. Стало быть, содержание самой сцены не может быть аргументом против ее достоверности. Сомнение в ее правдоподобии будет связано с тремя другими моментами: с тем, что ребенок в столь нежном возрасте, в 1½ года, был способен воспринять такое сложное событие и с такой точностью сохранить его в своем бессознательном; во-вторых, с тем, что последующая приводящая к пониманию переработка полученных впечатлений возможна в четыре года, и, наконец, с тем, что с помощью какого-либо метода может удаться довести до сознания подробности такой сцены, пережитой и понятой при таких обстоятельствах, связным и убедительным образом[85].

В дальнейшем я тщательно проверю эти и другие сомнения; уверяю читателя, что я не менее критично, чем он, отношусь к предположению о подобном наблюдении, произведенном ребенком, и прошу его решиться вместе со мной на время поверить в реальность этой сцены. Прежде всего мы хотим продолжить изучение отношения этой «первичной сцены» к сновидению, к симптомам и к истории жизни пациента. Мы проследим по отдельности, какое действие оказали главное содержание сцены и одно из ее зрительных впечатлений.

Под последним я понимаю увиденные им позы родителей, вертикальную – у мужчины и звероподобную, согнутую – у женщины. Мы уже слышали, что в то время, когда он испытывал страх, сестра имела обыкновение пугать его картинкой из книги сказок, на которой волк был изображен в вертикальном положении, с выставленной задней лапой, протянутыми передними конечностями и навостренными ушами. Во время лечения он не пожалел сил на то, чтобы отыскать в антикварных магазинах сказки с картинками из своего детства, и он узнал пугавшую его картинку в иллюстрации к истории о волке и семерых козлятах. Он думал, что поза волка поможет ему вспомнить позу отца во время сконструированной первичной сцены. Во всяком случае эта картинка стала исходным пунктом дальнейших воздействий страха. Когда на седьмом или восьмом году жизни он однажды узнал, что завтра к нему придет новый учитель, ему этой же ночью приснился этот учитель в образе льва, который, громко рыча, приближался к его кровати в позе волка на той картинке, и он снова в страхе проснулся. Фобия волка была тогда уже преодолена, поэтому он был волен выбрать себе новое страшное животное, и в этом позднем сновидении он признал в учителе замену отца. В его более позднем детском возрасте каждый учитель играл ту же самую отцовскую роль и наделялся отцовским влиянием как с хорошей, так и с плохой стороны.

Во время учебы в гимназии судьба даровала ему своеобразный повод освежить свою фобию волка, а лежавшую в ее основе взаимосвязь сделать исходным пунктом тяжелых торможений. Учителя, который вел в его классе занятия по латыни, звали Вольф[86]. Он с самого начала стал его бояться, однажды навлек на себя его резкую брань из-за того, что в латинском переводе допустил глупейшую ошибку, и с тех пор уже не мог избавиться от парализующего страха перед этим учителем, который вскоре распространился и на других учителей. Однако нельзя сказать, что повод, при котором он оступился в переводе, ни с чем не соотносился. Он должен был перевести латинское слово filius[87] и сделал это, употребив французское fils вместо соответствующего слова на родном языке. Волк по-прежнему был отцом[88].

Первый из «преходящих симптомов», который продуцировал пациент во время лечения, все еще восходил к фобии волка и к сказке о семерых козлятах. В комнате, где проводились первые сеансы, напротив пациента,