Шрифт:
Закладка:
С трудом взбираюсь на пятый этаж. Пакеты оттягивают руки, больно врезавшись в плоть. Открываю ключом дверь, со вздохом облегчения скидываю каблуки, опускаю покупки. На одном лопнула ручка, на пол брызнули банки, хлеб, пакеты молока.
– Вот черт.
Из комнаты, шаркая, выходит муж. Остекленевший взгляд, заискивающая улыбка.
– Опять пил? – спрашиваю устало.
Он наклоняется, неловкими, суетливыми движениями пытается собрать продукты.
– Уйди, я сама, – опускаюсь на колени, отпихиваю его рукой. – Как Коля?
Он пожимает плечами.
Заглядываю в комнату. Сын сидит на полу, рисует. Хотя рисунками это назвать сложно. Каляки-маляки.
– Коленька, – осторожно зову я. Ноль внимания.
Когда же это началось? Когда жизнь рухнула в пропасть? Или она медленно катилась под уклон, просто я не замечала? Слишком все было хорошо, слишком покойно. Мы поженились. Нет слов, чтобы описать мое состояние. Это была эйфория, радость на грани безумия, восторг, близкий к помешательству. Квартира – своя, не съемная. Муж – свой, не чужой. Я долго не могла поверить, просыпалась ночами в поту и искала в темноте его руку. Порой просыпался он, выкрикивая ее имя, и я протягивала в темноте свою ладонь. Мы, как два утопающих, хватались друг за друга, чтобы не ухнуть в пучину, не сгинуть в бездне безумия. Это было счастье, до слез, до головокружения. Потом муж заговорил о детях.
– Хорошо бы у нас был маленький.
Сначала изредка, потом все чаще. Но ничего не выходило. Год, два, три. Муж мрачнел, замыкался в себе, чаще ходил на кладбище. Я бесилась. После секса часами лежала с задранными ногами, сдала все возможные анализы, ходила к целителям. Марию, я, конечно же, не нашла. Сгинула где-то на просторах нашей необъятной родины.
– Это нас Бог наказывает, – твердил муж. – Раз не дает нам детей.
– Что значит, не дает? Надо сделать так, чтобы дал.
Он на меня смотрел как-то странно, отстраненно. Через три года бесплотных попыток я решилась на ЭКО. Не могу передать словами, через какие круги ада мы прошли. Жизнь превратилась в ожидание, ожидание сменялось надеждой, надежда – отчаянием. И все с начала. Анализы, таблетки, врачи, клиника… Муж умолял:
– Раз не получается, давай не будем.
Но я твердо решила, что свого добьюсь. Вторая попытка и снова – выкидыш. Муж – сам не свой. Просил прекратить мучить его и себя. Я уговорила попробовать в третий раз, последний. Не выходила из дома, боялась идти в туалет, замирала от страха, если хотелось чихнуть, обливалась потом при одной мысли, что могу заболеть. Но наши надежды увенчались успехом. Через девять месяцев родился сын. Муж расцвел, баловал меня, не спускал с рук младенца. Я смогла, смогла, я сделала это. Как я была собой горда, как упивалась своей силой. Глядя на счастливое лицо мужа, воркующего над сыном, я ни минуты не жалела о том, через что нам прошлось пройти. Я бы не колеблясь проделала весь путь снова. Да ради его улыбки я готова была босиком пройти по углям, отдать руку на отсечение, пожертвовать жизнью. А тут… такая малость. Коленька рос здоровеньким, подвижным младенцем. Муж в нем души не чаял. Годик, два, три… Коля все еще не заговорил. Ничего страшного, сейчас дети поздно начинают говорить. Вот уже три с половиной, четыре. И диагноз врачей, как приговор – аутизм. Коленька никогда не сможет стать полноценной личностью. Муж сломался, начал выпивать, все чаще бывать на кладбище. С работы его выгнали, пришлось тянуть лямку мне. Устроилась секретаршей, днем – работа, вечером – занятия с сыном. Не могу смотреть, как муж все глубже увязает в трясине отчаяния. Но мне уже не под силу его вытащить, слишком глубоко затянуло. От бессилия хочется выть, бить кулаками стены, рвать зубами подушку. Я словно вернулась на десять лет назад. Все чаще вспоминаются слова Марии, ее немигающий взгляд и жестокие слова:
– За все в жизни приходится платить.
В камине уютно потрескивали поленья. В подсвечниках оплывали свечи. За окном стонал ветер. В окно заглядывала ущербная луна. Я отложила вязание. Посмотрела поверх очков на внучку. Девочка сосредоточенно тасовала колоду. Раскладывала карты. По моим подсчетам, в десятый раз. Пасьянс упорно не желал сходиться. Внучка не сдавалась.
– На кого гадаешь? – с улыбкой спросила я.
Она зарделась, отвела глаза. Значит, мое замечание попало в точку. Какой-то юный шалопай пленил девичье сердце.
– Ни на кого, – внучка отложила карты, вздохнула, мечтательно посмотрела на огонь. «Томится» – догадалась я.
– Бабушка, а ты кого-нибудь любила? Кроме дедушки, – тут же поправилась она.
– Любила? Не знаю. Любовь – слишком громкое слово. Но влюблялась, это уж точно.
Глаза юной озорницы заблестели, щеки порозовели.
– Расскажи, расскажи, ну, пожалуйста.
– Ну, хорошо. Только обещай сидеть тихо и не перебивать, – я погрозила внучке пальцем.
– Обещаю, бабушка, обещаю, – она радостно захлопала в ладоши.
– Я была не намного старше, чем ты сейчас…
***
«Ярмарка ослепляла буйством красок, оглушала шумом и многоголосьем. Мы миновали хозяина шапито, громко зазывавшего публику на «невиданное представление». Прошли мимо палатки чревовещателя, сулившего «поведать будущее». Протиснулись сквозь очередь на чертово колесо. Толпа недовольно зашумела, и я потеряла державшую меня руку.
– Папа, папа, – я обеспокоено оглядывалась по сторонам, встала на цыпочки, пытаясь разглядеть седую курчавую голову отца. Куда мне, с моим-то ростом.
– Дьявольское отродье, – злобно прошипел кто-то в очереди.
Я пропустила оскорбление мимо ушей. Привыкла за семнадцать лет.
– Я здесь, дочка, – большая теплая ладонь накрыла мою руку.
– Ну, наконец-то.
Мы шли дальше, оставив позади палатку со сладостями, взятую в кольцо детишками. Один карапуз смотрел на нас, распахнув голубые глаза и приоткрыв рот. Леденец на палочке был забыт. Когда мы подошли ближе, я легко потрепала его по пухлой щечке. Малыш заливисто рассмеялся.
– Пошла прочь, – шикнула мамаша, дернув ребенка за руку. Малыш заревел. Удаляясь, я слышала, как женщина распекает сына, рассказывая, что такие, как мы, воруют детей. Какая глупость. Отец ободряюще сжал ладонь. Я улыбнулась в ответ.
Ярмарка осталась позади, послышалось лошадиное ржанье, стук копыт, запахло навозом. Вот и он. Мы остановились, как по команде. У меня перехватило дыхание. Красавец! Черный круп лоснился на солнце, нервные ноздри втягивали воздух. Он был в загоне один. Не щипал мирно траву, как другие лошади, а нервно перебирал тонкими ногами, затравленно озираясь по сторонам: «Как бы сбежать». Я повернула голову. Глаза отца заблестели. Как хорошо я знала этот взгляд.
– Папа, нет. Ты слышишь? – Я дернула его за рукав.
