И вот в последний день января – я хорошо запомнила – Алик пришел поздно, разделся и сразу лег в постель. Я пришла из кухни и посмотрела на него. Он лежал и смотрел в потолок. На лице у него было какое-то жестокое выражение. И я не выдержала.

– Слушай меня! – закричала я. – Встань! Не молчи, я не могу больше! Сделай что-нибудь, уйди, повесься, утопись! Я не могу больше, не мучай меня…

Он только повернул ко мне голову.

– Она здесь? – спросила я. Первый раз за полгода я упомянула ее.

– Нет ее здесь, Ириша, нет… – глухо сказал он.

…В коридорах Академии художеств я казался себе начинающим сыщиком, расследующим не слишком сложное дело. Начинающие сыщики, должно быть, очень самоуверенный народ. Дело оказалось сложным.

Я нашел деканат и доску объявлений с ним рядом, где были вывешены списки групп заочников. Твоя фамилия значилась в третьей группе, расписание зачетов и экзаменов находилось тут же, и я, довольный ходом следствия, направился в аудиторию, где ты, согласно расписанию, сдавала зачет по рисунку. Я уже приготовил несколько возмущенных фраз: почему ты перестала писать, как ты могла приехать, не предупредив, и тому подобное. После этих вопросов было подготовлено милостивое и легкое прощение, а дальше… Господи, как я ждал этого «дальше»!

Впрочем, никакого «дальше» тогда не было. Оно наступило только сегодня и совсем по-иному.

В аудитории рисовали гипсовую античную голову. Я сразу догадался, что это именно античная голова, поскольку она с олимпийским равнодушием смотрела на студентов слепыми выпуклыми глазами. Молодые люди рисовали голову с подлинным вдохновением. Преподаватель курил в углу. Я остановился в дверях и принялся искать тебя среди вынужденных любителей античности. Я уже забыл все возмущенные вопросы, я просто хотел тебя видеть и не находил.

Молодые люди потянулись к преподавателю с листами ватмана. Тот молниеносно ставил им оценки, не выпуская папиросы изо рта. Я тоже подошел и посмотрел через его плечо на список группы. Твоя фамилия была и здесь, но рядом с ней стояла знакомая со школьных лет буковка «н».

Буковка не сказала мне ничего нового, это «н» я уже обнаружил самостоятельно. «Ваш рисунок!» – сказал преподаватель, обернувшись ко мне. Я пробормотал что-то насчет того, что ищу свою сестру, и ткнул в твою фамилию пальцем. Преподаватель пожал плечами и посоветовал мне обратиться в деканат. «Знаем мы этих сестер!» – сказала его папироска, иронически покачивая погашенным кончиком.

В деканате со мной не хотели разговаривать. «А кто вы ей?» – «Брат». – «Братьям полагается такие вещи знать!» – «Я двоюродный брат», – глупо сказал я. «Ах, кузе-ен!» – пропела секретарша, заливаясь старательным смехом. Однако она все же сообщила, что ты сдала все задания и контрольные в срок, вызов на сессию тебе послан, а дальше ни слуху ни духу. «Может быть, она еще приедет», – высказала предположение секретарша.

Но вместо тебя в деканате через несколько дней появилась телеграмма, в которой ты просила академический отпуск «по семейным обстоятельствам».

«У нее нет семейных обстоятельств!» – сказал я секретарше. «Значит, появились», – уже сочувственно сказала она.

Тогда я ей не поверил…

Я ничего не понимала. Прежде всего я не понимала ее. Почему она так себя ведет? Ей достаточно было приехать и забрать его. Я это видела ясно.

Что я о ней знала? Почти ничего. Она закончила педагогический институт и работала учительницей в приморском городе. Еще она интересовалась искусством. Поэтому поступила на заочный в Академию. Жила она с родителями. Вот и все.

Я даже не могла представить себе ее лица. Она оставалась для меня девочкой с фотографии.

Но я чувствовала, что наступил решительный момент. Настало равновесие. Стрелка весов была ровно посередине, но так не могло долго продолжаться. Я стала испытывать ужасное желание увидеть ее.

Я не могла даже сказать, зачем мне нужно ее увидеть. Мне казалось, что достаточно на нее посмотреть и все станет ясно. А потом уже я подумала, что, может быть, с нею нужно поговорить. Я хотела ей сказать, что не нужно медлить.

И я решила поехать туда, чтобы привезти к ней моего мужа на тарелочке. Это все-таки был выход. Я не понимала, почему Алик не едет к ней. Не так уж это трудно.

Я посмотрела ее адрес у Алика в записной книжке. Там она была зашифрована инициалами, но я не знаю от кого. Во всяком случае, я нашла сразу.

Я что-то наплела Алику про командировку, и он поверил. Моя ложь была абсолютно неправдоподобной, потому что в то время у меня была преддипломная практика. Какие уж тут командировки! Но Алик все равно поверил. У него и в мыслях не было, что я могу на такое решиться. Он, наверное, думал, что в этой истории участвуют только он и она. Меня он не принимал во внимание.

Мне было очень боязно ехать. Но я взяла билет, оставила дочку Алику, села в поезд и поехала.

Я ехала целые сутки и все время с нею разговаривала мысленно.

У нас получались странные разговоры. То мы с нею уступали Алика друг другу. «Нет, он твой, он тебя любит…» – «Нет, он твой, ты его жена…» То мы тянули его каждая к себе и спорили из-за него. А то мы молча сидели пригорюнившись и удивлялись всей нашей жизни и этому узелку, завязанному так крепко, что не распутать.

Я приехала днем. Снега в городе не было, дул холодный ветер. Я села в трамвай и поехала. Мне сказали, где нужно выходить, я переспрашивала несколько раз, потому что плохо соображала. У меня в голове был какой-то туман. Я нашла дом, вошла в подъезд и подошла к двери.

И тут мне стало худо. Ноги у меня подкосились, и я уселась на ступеньку рядом с ее дверью. Я не плакала, слез уж не было. Я посидела несколько минут, собралась с силами и нажала на кнопку звонка.

Мне открыл пожилой мужчина, наверное, ее отец. Я спросила, дома ли она, и он сказал, что ее нет. Она скоро должна прийти. Он пригласил меня подождать в ее комнате, но я отказалась. Я сказала, что дело неспешное, я могу зайти позже.

«Дело неспешное… Дело неспешное…» – повторяла я, как дура, спускаясь во двор. Там я