полу, когда он встал. Схватив свою тарелку, он зашагал прочь, направляясь к двери… и прямо ко мне. — Я избавлю тебя от лишних хлопот и отнесу ее сам, — сказал он. Его глаза сверкнули, когда он проходил мимо меня. — Наслаждайся своими пыльными книгами, человек. Я буду ждать тебя в кузнице днем. Не заставляй меня искать тебя.

— Фишер, ты ведешь себя нелепо. Вернись! — Эверлейн крикнула ему вслед.

Он проигнорировал ее, расправив плечи, а пристегнутый за спиной полуночный меч оставил за собой шлейф неясных теней, когда он вышел из библиотеки.

— Я не хотел, чтобы он снова уходил, — ворчал Русариус. — Но я говорил это тысячу раз и повторю еще раз. Никакой еды в библиотеке. Я сам, работая здесь, ем только сухие крекеры. А иногда я здесь целыми днями. И я высовываюсь из окна, чтобы избежать крошек!

— Все в порядке, Русариус, — мягко сказала Эверлейн. — Сейчас он сам не свой. Возможно, потребуется какое-то время, чтобы он перестал вести себя как избалованный ребенок.

— Я пойду потренируюсь с ним. Пусть выпустит пар, — сказал Ренфис, отталкиваясь от стены. Остановившись у кресла, в котором минуту назад сидел Кингфишер, он положил руку на его резную деревянную спинку и нахмурился. — Но он действительно заслуживает немного снисхождения. У него здесь нет комнат. Негде поесть. Негде поспать. Никакой провизии. И сто десять лет, Лейн. Представляешь, каково ему было сто десять лет в том месте? В одиночестве? — Печаль сквозила в каждом слове. Принцесса и солдат обменялись долгими взглядами. В конце концов напряжение на лице Эверлейн ослабло.

— Вообще-то я могу. Первые три десятилетия я каждый день представляла себе это в мельчайших подробностях. После этого я старалась не думать об этом — о нем — вообще. Мое сердце не могло справиться с этим. А теперь он вернулся, и мне не нужно гадать, в каком аду ему приходится жить. Теперь я могу наблюдать за этим.

Ее голос был полон эмоций, но она не плакала. Она взяла со стола книгу и положила ее на стопку, а затем принялась перебирать пачку разрозненных листов.

Тяжело было видеть ее боль. А ей было больно. Нужно быть слепым, чтобы не заметить, что она страдает. Я наблюдала за ними со стороны, и это давало мне прекрасную возможность видеть динамику их взаимоотношений. Между ними было столько обид. Столько времени, столько истории и столько секретов. Глядя на это со стороны, невозможно было распутать все нити, которые их связывали.

Ренфис вздохнул.

— Я верю, что есть способ его исправить. Мы просто еще не нашли его. А пока я не собираюсь отказываться от него. А ты?

Повисла долгая пауза. Русариус неловко кашлянул, он схватил набор писчих перьев, сжал в кулаке и исчез, одним богам известно куда. У меня не было перьев, чтобы их куда-то унести, и это была не моя библиотека, чтобы в ней копаться, так что мне ничего не оставалось, кроме как замереть в конце стола и уставиться себе под ноги. Или на то место, где должны были быть мои ноги. Под юбками проклятого платья их не было видно.

— Значит, это все? Ты отказалась от него? — потребовал ответа Ренфис.

— Нет! Нет, не отказалась. Просто… я чувствую безнадежность.

— Если у меня достаточно надежды для него, значит, хватит и для тебя. — Ренфис тяжело вздохнул, постукивая кончиками пальцев по столу. — Увидимся позже. Удачи. И тебе удачи, Саэрис. — Он тепло улыбнулся мне, проходя мимо, и я уже почувствовала себя не так, будто подслушивала личную беседу.

Как только он ушел, Эверлейн засуетилась вокруг стола, перебирая куски пергамента, упорядочивая их, а затем перекладывая опять.

— Хорошо. — Она вздохнула. — С чего бы нам начать? Хм… Думаю, может с того, что ты расскажешь нам, что знаешь об алхимических практиках и о том, как их можно использовать…

— Я даже не знаю, что такое алхимия. — Я не хотела ее перебивать, но решила, что лучше выяснить это до того, как она продолжит.

— О! Точно! — Она широко улыбнулась, но мне показалось, что в ее улыбке мелькнула истерика. — Хорошо. Ничего страшного. Полагаю, это даже к лучшему. Никаких плохих ассоциаций. Мы начнем с самого начала, как только Русариус… — Она замолчала, оглянувшись через плечо. — Русариус? Куда он подевался, черт возьми?

— Эверлейн? Ты в порядке? Ты выглядишь немного…

— Нет, я в порядке. Все отлично. Правда. — Она прижала пальцы ко лбу и на мгновение закрыла глаза, выглядя при этом совершенно убитой. — Я… — Она опустила руку, отбросив все притворство. — Он был самым лучшим в моей жизни, — сказала она. — Единственным хорошим. И его больше нет. Я знала, что так будет, но это трудно… видеть, и… принять, и…

— Кстати, о крекерах, я знал, что у меня где-то есть немного. Я нашел целый поднос с ними на полке в отделе земельных архивов Седьмой эры. Должно быть, оставил их там на днях.

Русариус снова появился из-за стеллажей, неся в руках небольшое серебряное блюдо с чем-то, что действительно выглядело как очень сухие крекеры. Не обращая внимания на то, что Эверлейн утирает слезы тыльной стороной ладони, он с размаху поставил блюдо на стол.

— Угощайтесь, мои дорогие. Но… пожалуйста. Убедитесь, что крошки сведены к минимуму.

Алхимия, как выяснилось, была одной из форм магии. Забытая, давно умершая, древняя магия, которая была таким же мифом для фей Ивелии, как и для жителей Зилварена. Когда-то существовало три ветви алхимиков — феи, которые стремились открыть путь к бессмертию, феи, которые стремились создавать и изобретать, преобразуя различные металлы и руды, и, наконец, феи, которые стремились лечить болезни и недуги.

Эверлейн и Русариус считали, что я чем-то похожа на второй тип алхимиков — тех, кто трансмутирует металлы. В начале нашего первого занятия в библиотеке я понятия не имела, что означает слово «трансмутировать», и к концу все еще не была уверена, что поняла его.

Тысячи лет назад алхимики использовали свои магические способности, чтобы изменять состояние веществ и превращать их в драгоценные металлы. Не сохранилось никаких записей о том, какие вещества использовались и что с ними делали, но алхимики добились