жизнь. Тщетно. В этом времени с такими травмами не выживают, а я не стану пробовать делать операцию, пусть даже кое-что понимаю в хирургии, приходилось… Тут даже собрав все кишки обратно, не подарить жизнь, кровь нужна, она скончается уже от ее потери.

— Я забрал своих детей. Нынче я не живу у тебя, но знай, что я… — продолжал говорить Астар, но я уже начал действовать.

Используя то, что один из воинов отвлекся на выползающую обречённую на смерть женщину, я перехватил его копье и резко дернул древковое оружие на себя. По инерции воин последовал за своим оружием, но нарвался на мой меч.

— Хех, — я прокрутил меч, еще больше нанизывая на его противника.

Еще один враг попытался ударить меня своим копьем, но я подставил под удар его же товарища.

— Вжух, вжух, — две стрелы пролетели мимо меня.

Одна попала в Астара, в его плечо, вторая прошла мимо. Нужно будет накрутить этих стрелков-мазил, будут у меня тренироваться и днем и ночью за такую стрельбу. Я чуть не пропустил очередной выпад остававшегося пока невредимым врага, успел отвести удар. Делаю два шага назад, выдергиваю нож из-за пояса и метаю его в противника, одновременно пролетает еще одна стрела и она уже попадает как нельзя лучше, в шею Астара. Попадает в живот врага и мой нож. Противник чуть пошатнулся, а я рубанул его мечом, рассекая грудную клетку и лишая жизни этого заблудшего, не лучшего представителя рода человеческого.

Оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это мне так не умело помогал и вижу… Нет, не кого-то из воинов, а двоих мужчин, вернее взрослого лучника и, возможно, его сына. Этих беженцев из последней партии я видел, но не успел поинтересоваться, кто такие и что умеют.

— За помощь воздастся, — сказал я и устремился дальше.

Деревня была уже зачищена. Еще слышались крики от боли и горя утрат, стенания, хрипы и стоны от ранений, но враг бежал. Я шел между пожарищ, разрушенных строений и думал о том, что вот такой удар, что нанесли по мне, моим людям, — самый страшный. Можно просто не успеть до холодов построить новые жилища и тогда люди будут замерзать. Я сам стану замерзать, так как и мой дом сгорел.

А ведь стал уже обживаться. У меня уже были матрасы, набитые соломой, я уже укрывался не шкурами, а шерстяными одеялами. Была и утварь, деревянная по большей части, которая наверняка сгорела. Так же и остальные люди. Только-только они поверили, что жизнь налаживается, обрастали барахлом, а тут…

— Все, тысяцкий, деревня чистая, кто смог сменить коней, ушли в погоню, — доложился Ефрем.

— Где Лавр, где остальные? Как позволили этому произойти? — грозно спрашивал я.

— Тебе ответ не понравится, брат-тысяцкий, — отвечал Ефрем.

— А я и баба, как бы ты мне говорил только лепое, да доброе, — вызверился я и был уже готов ударить десятника.

— Лавр и остальные убиты в доме старосты деревни. Скорее всего их туда позвали и убили расслабленных. Потому без командования воины не смогли объединиться и биться сообща, — сказал ратник и опустил голову. — Еще не понять сколько, но многих наших братьев убили. Часть из твоей сотни побежали оборонять храм, его отстояли, часть усадьбу боронили, иные в деревню и на кузню поспешили. Кто где был рядом, туда и отправился.

Я даже не стал спрашивать, откуда все это узнал Ефрем. Вероятно, кто-то из воинов, что оставались на моих земля, успели рассказать.

— Зачищай тут, после ко мне, в усадьбу, там и твой десятник должен быть, — сказал я и направился из деревни.

Уже на выходе я увидел одного из своих воинов и поняв, что его конь вполне себе еще живчик, забрал у бойца ездовое животное. Так было всяко сподручно. Учитывая, что моя мобильность резко повысилась, я направился вновь в кузницу.

Когда было сражение не получилось узнать о судьбе Маска. Я вовсе подумал о том, как бы кузнец не оказался таким же убежденным скрытым фанатиком, как некоторые селяне из деревни местных. Если это так… Нет, думать даже не хотелось. Всех, кто хоть чем-то причастен к этому бунту, все будут казнены. Я добрый, но мое добро не с кулаками, оно с острозаточенным мечом.

— Кузнец? — спросил я у одного из бойцов, который оставался в мастерской.

Воин был не из моих, но в Берладе я этого, вроде бы десятника, видел.

— Ранен, а малой кузнец может и отходит уже. Там ранение тяжкое, — отвечал мне десятник.

При этом у воина не возникло ко мне вопросов, почему это я раскомандовался. Наверное, сотник Геркул уже довел до своих людей, насколько изменилась ситуация, что тот, кого они знали, как Фомку немого, нынче один из четырех главных людей в Братстве. Организации, которая уже должна стать темой для разговоров для многих бояр и князей на Руси.

— Здрава будь хозяйка Евпраксия, — поздоровался я, входя в дом.

— Они все убиты? Те, кто посмел трогать меня, бить моего мужа и пугать мою дочь? — спросила женщина и глаза у нее были злыми, пылающими гневом.

— Кого достали, убили, иных полонили. Как твой муж, где он? — отвечал я, крутя головой.

Дом кузнеца был трехкомнатный, и сейчас я был в главном помещении, можно сказать, гостиной. Насколько я знал, о чем говорила и большая кровать посреди комнаты, именно тут и спят муж с женой, а дочка в иной горнице обитает. Но Маски не было.

— Он с Асаном в кузне, — отвечала женщина и гневный взгляд ее сменился, теперь глаза Евпраксии наполнялись влагой.

Я поспешил в кузницу. Тут еще нужно было постараться, чтобы найти мастеров, так как производственная мастерская была в раза три больше, чем жилой дом. Найдя Маска, стоящего во изголовье Асана, я молча подошел, думая, что парень уже преставился.

— Он жив, уснул. Евпраксия травами ведает, но говорит, что нынче только в руках Господа все. Коли выживет… Христа приму