раз в месяц чистить выгребную яму и т. д.). Обе сестры выдерживали все без жалоб.

Годом позже, 1 июля 1923 г., уже находясь в тюрьме, о. Леонид Фёдоров подвел итоги этого эксперимента в письме к митрополиту Андрею Шептицкому. В нем Юлия характеризуется так:

«Выдающиеся качества необычайного, ясного ума и громадные знания в историко-богословском и философском направлении делают из нее редкую находку нашего времени „среди женского пола“. К этому присоединяются душевные порывы к Богу, желание отдать себя безраздельно Его святой воле в тиши какой-нибудь обители. Моя община так и остановилась на двух сестрах, оставшихся теперь без руководителя. Развиваться общине было трудно. На четвертом этаже, в крохотной квартире, в условиях нашего невыносимого советского быта, под страхом постоянных обысков и притеснений, когда, притом, монашеской жизни могли быть посвящены только вечерние часы. Старшей была сестра Иустина. Мне с большим трудом удавалось говорить им небольшие конференции, давать духовные упражнения, исповедывать их. Их различное воспитание, разность характеров и наклонностей, делали то, что в общине не всегда царствовала любовь Христова. Жить я с ними, конечно, не мог, а опытной игуменьи, наблюдающей за каждым их шагом, не было… В особенности тяжело было руководить сестрой Иустиной… Правда, она очень привязалась ко мне, подчинялась беспрекословно; все-таки для меня она была непосильным бременем. Выдающийся ум, холерический характер и высокие порывы ее сердца требовали и требуют опытного старца и руководителя: ее природная гордость должна быть сокрушена во прах… У меня теперь одна из самых главных задач – сохранить для Церкви эту личность и сделать из нее истинную невесту Христову… Если Господу было угодно, чтобы она через меня вошла в лоно св. Церкви, то на мне же лежит ответственность, чтобы этот цветок распустился среди нас и дал возможность многим услышать его благоухание…»

Арест 10 марта 1923 г. о. Леонида, единственного человека, способного (да и то вряд ли!) руководить сестрой Иустиной с ее строптивым, гордым и живым характером, привел к роспуску монастырской общины. О. Эдмунд Уолш (1885–1956), о котором Юлия упоминает в своей автобиографии и который освободил ее от обета повиновения о. Фёдорову, был американским иезуитом, руководителем папской миссии помощи голодающим в 1922–1924 гг. в сотрудничестве с ARA (American Relief Administration, Американская администрация помощи). По просьбе Юлии он передал петроградским католикам более 20 посылок с продовольствием[54].

Тогда Юлия и подумала, как она написала в своей автобиографии, попросить, чтобы ее приняли в доминиканский монастырь во Франции. Она обратилась в монастырь Пруй, около Фанжо, в департаменте Од, – первый женский монастырь, основанный святым Домиником в 1206 году. Будущая настоятельница этого монастыря, сестра Мари Тома́ (умерла в 1974 г.), написала в 1968‑м.:

«30 октября 1923 г. мать настоятельница получила от преподобного о. Бономма, приора провинции, такое письмо: „Матушка, преподобнейший Генеральный магистр (о. Тесслинг) написал мне по поводу некой мадемуазель Данзас, которая хотела бы основать монастырь Ордена в России. Он спрашивает меня, не хотел бы Пруй или какая-нибудь другая община доминиканских монахинь взять на себя ее подготовку к религиозной жизни. Мадемуазель Данзас совершенно лишена средств; прилагаются сведения, сообщенные об этом отцом Амудрю отцу Генеральному магистру: „[…] Экзарх [Л. Фёдоров], уже шесть месяцев находящийся в тюрьме, осознав, что попытка основания общины не привела к ожидаемым результатам, дал мадемуазель Данзас разрешение уехать за границу, чтобы поступить в доминиканский монастырь. Я знаком с мадемуазель Данзас уже несколько лет и очень высоко ее ценю. Это очень благородная душа, очень склонная к покаянию, к созерцанию, и очень скромная. Конечно, она нуждается в серьезном религиозном образовании. Но я верю, что ее призвание истинно и что впоследствии она может оказать Ордену важные услуги в России, если начальство этого хочет, так как у нее нет иного желания, кроме как во всем подчиняться его приказам, и она сама предпочла бы безвестную тихую жизнь в монастыре. Это особа весьма умная и весьма образованная“»[55].

Монастырь Пруй дал свое согласие без колебаний, а затем получил известие о смерти Юлии, которое будет опровергнуто через десять лет:

«Семь месяцев прошли в ожидании приезда мадемуазель Данзас. В июне 1923 г.[56] отец Лебрю поручил нашему провинциальному приору о. Бономму передать нам следующее: „Мадемуазель Данзас получила задание составить докладную записку, которую можно было бы послать в Рим для ознакомления с положением религии в России. Она ее написала, подписала, и сумела организовать ее доставку к месту назначения. К сожалению, в Риме совершили оплошность и позволили этим разоблачительным страницам разойтись слишком широко вместе с именем их автора[57]. Об этом стало известно в России. К мадемуазель Данзас явились полицейские и допросили ее об этой докладной записке. Она во всем призналась без утайки, и ее расстреляли прямо на месте выстрелом в упор. По крайней мере так передали Генеральному магистру, а он поручил о. Лебрю донести это до нашего сведения“»[58].

Тем не менее Юлия Данзас продолжала участвовать в защите петроградских русских католиков. Ее двойник в «Наедине с собой» напоминает ей о ее выступлениях на собраниях, где она «страстно защищала христианство против разных „товарищей“» (с. 109).

Фёдоров, Цепляк, Будкевич или Жан-Батист Амудрю (кюре церкви Нотр-Дам-де-Франс в Ковенском переулке с 1908 по 1935 г., когда его выслали из СССР после того, как епископ Невё втайне рукоположил его епископом) неоднократно протестовали против конфискации ценных предметов или закрытия церквей: часовня на Бармалеевой улице была опечатана 25 ноября 1922 г., но благодаря скрытой за шкафом двери, ведущей в квартиру о. Дейбнера, прихожанам удалось спрятать предметы культа. С тех пор «кафедральным собором Российского экзарха» служила комната в квартире Юлии, а алтарь был заставлен ширмой[59]. Мессу там совершали ежедневно, вплоть до ареста о. Леонида в начале марта 1923 года. Четыре раза Юлия ходила в тюрьму его навещать, она также написала письмо в Центральный исполнительный комитет (ВЦИК), подписанное четырьмя другими католиками, с ходатайством за о. Леонида[60]. Часовня была окончательно опечатана 5 июня 1923 года. Мебель и церковный инвентарь (73 предмета) были конфискованы в присутствии Юлии Данзас, Капитолины Подливахиной, о. Дейбнера и его сына, а комната вновь стала жилой[61]. Эта кара была направлена на то, чтобы сломить русскую католическую общину, которая находилась на подъеме: в 1923 г. «ее пополнила целая группа представителей интеллигенции, начал функционировать богословский кружок, расширилась благотворительная помощь и т. д. Вся эта деятельность была