Шрифт:
Закладка:
Примеры опасны и заразительны там, где опасность не очевидна, например на лавинных заснеженных склонах. С виду эти склоны так миролюбивы, и в абсолютном неведении, под ярким солнцем, улыбающийся и счастливый идет по ним турист и сует голову в мешок смерти (мало утешения, что лавины называют "белой смертью").
Поэтому, например, о горнолыжных путешествиях нужно писать осторожно.
Вообще риск вслепую — бессмысленное занятие. Это удел либо ленивых телом — "обходить далеко, рискнем…", либо ленивых мыслью — "авось вывезет…". В слепом риске человек не противопоставляет трудностям и опасностям свою волю, силу, мастерство.
Иное дело на прочных скалах. Здесь все очевидно. Хотя, конечно, бывает, люди падают со скал.
В Красноярске я разговаривал с Верой Казимировной Гудвиль. Она на Столбах с девяти лет.
— И Вова, мой сын, на Столбах с девяти лет. Я тогда работала инструктором скалолазания и доверяла ему водить "Катушками" на "Первый" отдыхающих из санатория, и еще парнишка с ним был, маленький такой Бекас… Какой ваш любимый ход? Вы ходили "Уголком" на "Перья"? Эх, жаль, уже неделю радикулит, я бы сводила вас. "Уголок"! Я лично любила "Уголок", он пришелся по мне, он выносит, выталкивает, тут-то и борешься за жизнь (лицо радостное, смеющееся). Нас испортила веревка. Теперь идешь, думаешь лучше бы с веревкой.
В пятидесятом году Вера Казимировна стала чемпионкой города по спортивному скалолазанию. В течение следующих пятнадцати лет она была сильнейшим скалолазом города, края, побеждала на матчевых встречах городов. С пятьдесят первого года в одной команде с ней стал выступать сын Вова.
— Вот в шестьдесят первом году, в Ялте, на всесоюзных соревнованиях, я заняла третье место, и Вова тоже. Мы эти кубки получили, вот этот мой, а это Вовин, или наоборот, не помню.
В 1965 году Вера Казимировна была участницей команды, победившей в соревнованиях на приз Евгения Абалакова. Ей тогда было 48 лет.
— Я любила технически сложные трассы, чтобы маленькие зацепки, где щелка красивая, вертикальные переходики; это ведь не пожарный спорт, чтобы по лестнице бегать. "Митра" — страшная. Раньше не было страшно, а веревка появилась — теперь страшно. А "Уголок" я и сейчас люблю. Вроде бы как по мне он пришелся: идешь врасклинку, и руками, и ногами упираешься, и все по-разному, а он тебя выталкивает из угла вон, на простор (на простор!).
На следующий день, под вечер, прямо из города мы отправились на "Дикие" Столбы. Мы бежали, потому что темнело, а впереди двадцать километров тайги. На "Дикие" лазают редко, что и привлекло меня.
Ребята, хорошо тренированные альпинисты, бежали по тайге, как лоси. И успевали еще на ходу говорить о больших горах, о том, как однажды шли много часов подряд и как было тяжело, — обычные разговоры. Хорошо, что эти ребята еще не знают, думал я, что тяжело в походе в единственном случае, а именно если ты слабее всех. Однажды со мной такое случилось, и я три года потом "выздоравливал". А сейчас я бежал за этими ребятами, и сердце стучало радостно и ровно, как в лучшие времени.
Мы были на "Диких" уже в полной темноте. Непривычно и страшно ходить ночью по скалам. Наконец мы поднялись в "Грифы". На площадке, под самой вершиной скалы, стоит бревенчатый домик. Бревна сюда поднимали снизу лебедкой. Дом красив и удивительно точно вписан в профиль скалы. Как хорошо после ночного лазанья войти в замкнутую безопасность дома и прилечь на широкие нары!
Спрашиваю Витю Янова, который привел нас в "Грифы": разбиваются ли настоящие столбисты?
— Редко очень, не чаще, чем мастера-альпинисты. Есть ведь внутреннее чувство, подсознательный точный расчет. Хороший столбист лезет только тогда, когда может уверенно пройти ход. Вот Абалаковская щель, ведет она на "Коммунар" прямо снизу. Считалось, что Евгений Абалаков прошел ее когда-то. Но это неизвестно, точно мы не знаем. Лучшие скалолазы пытались пройти ее со страховкой, и не удавалось. И был на Столбах парень, Симочка. Он однажды пошел по щели без страховки, просто так, и взял ход. Это все видели.
— Симочка лучше всех ходил?
— Не знаю. Симочка ходил легко, ну, вот совсем без напряжения, и улыбался всегда. И со скалы он не мог упасть. Он был мотористом катера. Он погиб не на Столбах. Я написал его имя на "Митре": "Владимир Денисов".
Вот Дуся Власова, сама бы она никогда не упала. Но на "Токмаке" застрял приезжий альпинист из Перми. Внизу было много парней, но полезла Дуся, она ходила лучше всех. Не успела она подойти, как пермяк сорвался и сшиб ее, вместе и полетели, там было не очень высоко, пермяк здорово разбился, а Дуся упала удачно — сломала ногу. Через неделю пришла на Столбы на костылях и взошла на "Первый" по "Катушке". Потом ее на другие столбы ребята подняли на руках.
Дусю я видел накануне. Она сидела на камне под "Вторым" столбом. Седой заулыбался, потрепал ее по коротким красно-рыжим волосам.
Ребята сказали "Дуся Власова", подразумевалось, что все на свете знают Дусю Власову.
Я помню старшего брата Дуси — Виктора Власова; чуть ли не с младенчества он был на Столбах, букварь на скалах читал. Он ходил по скалам с великой небрежностью, с гитарой, спускался сложными ходами вниз головой. На "Коммунар" он залезал с самоваром, с дровами, раздувал самовар голенищем, жарил блины, и не каждый мог зайти к нему в гости, хотя он приглашал всех. Говорят, он широкой души человек, любому мог отдать все, что у него было. Он не мог упасть со скал, и другие при нем не падали. Потом он подолгу жил в Столбах, собирал грибы, ягоды. Его почему-то прозвали Гапоном. Шесть лет назад, в прошлый мой приезд на Столбы, я сидел с ребятами возле костра. Из темноты вышел высокий парень. По чуть уловимо дрогнувшей атмосфере у костра я понял, что это Гапон. Он тихо сел в стороне и не лез с разговорами, а потом спел песню об одиночестве на скалах.
Я слыхал, что Гапон считался комендантом Столбов, но ребята говорят, что это брехня. Ни комендантов, ни королей на Столбах никогда не
