Две открытые сумки стояли на пыльном полу возле распахнутого шкафа, опустевшее нутро которого словно смотрело с осуждением. Вываленные из него вещи перепутанным комом лежали на кровати, висели на стульях и даже валялись на полу.

Все, на что хватило запала Квинта.

Оплаченные дни проживания заканчивались завтра – и возвращение назад, в тусклую, до тошноты противную серость однообразного провинциального быта было стремительно приближающейся неизбежностью.

Когда-то давно он мечтал о том, что выйдет в отставку, женится, отстроит себе дом и будет вести тихую, спокойную и ничем не примечательную жизнь. Забудет ощущение холодного дыхания Аида, остатки крови смоются с рук – и все будет хорошо.

Тогда – на маршах, в осажденных и осаждающих лагерях, на кораблях посреди шторма, - это казалось мечтой. Далекой и светлой. Той самой, к которой стоило стремиться.

Когда она сбылась, все изменилось.

Краски уходили из жизни медленно и незаметно. Редкие и краткосрочные их всплески, - свадьба, рождение дочери, - не играли в конечном счете никакой роли. Краски ушли, и вместо них осталась одна серость. Всепоглощающая серость, главное коварство которой состояло в том, что ты не мог осознать ее наличия, пока тебя снова не затягивало в безумный водоворот.

На тонкое лезвие ножа, где один неаккуратный шаг означал смерть.

Краски вспыхнули и погасли – и тем очевиднее был этот переход.

Полупустая амфора стояла на столе уже не первый день. Никакого желания к ней притрагиваться больше не было. Вино, что обычно несло расслабление и приятную легкость, сейчас только усугубляло предчувствие надвигающейся серости.

Письмо от Геллии лежало рядом с амфорой. Долгожданное и согревающее тогда – и словно источающее серость сейчас. Он все еще скучал по ней, но… Что-то изменилось. Перевернулось. Встало с ног на голову.

Даже перспектива снова обнять дочь больше не грела, но отдавала все тем же могильным холодом.

Тяжело вздохнув, Квинт подобрал с кучи вещей сандалии и кинул их в пустую сумку. Оттягивать неизбежное не было смысла.

Одна за другой, смятые вещи летели в сумки. Остатки похмелья постепенно выветривались, не оставляя и следа. Прознав о том, что ему скоро уезжать, бывшие сослуживцы напоследок закатили грандиозную пьянку – и она только усугубила ситуацию.

Невозможно было не завидовать их счастливым рожам, которые, отдохнув сейчас, скоро отправятся в очередной поход. Окунутся с головой в водоворот настоящей жизни, где есть место всему, от настоящей дружбы, до кипучей ненависти и горечи потери.

В то время, как Квинт будет к верху задницей полоть грядки.

Засранцы, они даже не понимали своего счастья.

Неожиданный стук в дверь прервал поток мрачных мыслей и заменил его на одну раздраженную.

Кого там еще принесло?

Готовясь к тому, чтобы послать любого визитера по длинному извилистому маршруту, с которого обычно не возвращаются, он открыл дверь – и все намерения тут же выпали из головы.

На пороге стоял Цезарь.

Растеряв по дороге все слова, Квинт несколько раз беспомощно открыл и закрыл рот, как рыба, выброшенная на берег.

- Привет, - сказал Цезарь. Голос его звучал вымотано, - Можно войти?

- Да, конечно, - Квинт отступил в сторону, пропуская его вовнутрь.

Мать бы его убила за такой беспорядок при гостях, тем более – таких гостях.

Цезарь вошел, и, осмотревшись, нахмурился:

- Уезжать собираешься?

Квинт слегка виновато улыбнулся и развел руками:

- Ну да. А что мне здесь еще делать? Все деньги спустил, можно и домой, - скрыть грусть в голосе до конца не удалось, несмотря на все старания.

Цезарь цокнул языком:

- Калавий, не принимай поспешных решений.

Квинт отодвинул вещи, и сел на кровать, не сводя с него вопросительного взгляда. Подтянув к себе стул, Цезарь сел напротив:

- Я, собственно, почему пришел. У меня к тебе дело. Даже два дела.

Сердце забилось быстрее. На короткое мгновение мир снова моргнул яркими красками, и вернуть его в нормальное состояние удалось только усилием воли. Не стоило задирать планку надежд слишком высоко – тем больнее будет падать.

Квинт недоверчиво прищурился.

- Скажи мне, Квинт, как ты относишься к военному командованию?

…но вопрос Цезаря все равно выбил у него воздух из легких.

Нет. Этого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда.

- Ты же знаешь, что я не могу вернуться в строй, - парировал он, - Пара миль в полной выкладке, и я просто упаду на месте, - для убедительности он задрал тунику и продемонстрировал Цезарю уродливый шрам, пересекавший левое колено, - Меня уже носили драться, и знаешь, это весело только тогда, когда ты бухой и все вокруг бухие и вообще вы не серьезно. В бою такое не прокатит.

К его огромному удивлению, Цезарь помотал головой и сказал совсем уж невпопад:

- Квинт, тебе не кажется, что должность примпила, она какая-то очень странная? Вроде бы что-то, к чему стоит стремится, а с другой стороны – что дальше? Ты достиг всего, чего мог, дальше только отставка. Вот скажи мне, тебе нравится жить в колонии? Тебе никогда не хотелось чего-нибудь большего?

- Раньше нормально было, а сейчас… Не знаю, - Квинт грустно усмехнулся. Правда почему-то застряла в горле комом и никак не хотела звучать, - Вроде все хорошо, вроде наконец-то у тебя все есть, но… Но слишком все вокруг тухло, знаешь. Скучно. Если кто-нибудь жене изменит, или у соседа козу украдет – уже целое событие, на недели обсуждений. Мужикам вроде бы нормально, а я…

Он запнулся, потер шею сзади, склонив голову вниз, и попытался собраться с мыслями:

- Я имею ввиду, они почти все из глубокой провинции. А я вырос здесь, Цезарь. Считай, что на Субурре. Мама снимала квартиру на Квиринале, у стен, но все мои друзья жили тут, внизу. Я… Не знаю. Наверное, я слишком сильно привык к тому, что жизнь бьет ключом. Да, иногда и по голове, но все-таки.

Цезарь серьезно кивнул. На лице его не было ни тени веселья, несмотря на попытки Квинта свернуть все в шутку.

- Скоро будет война, Квинт, - он встал со стула и принялся мерить комнату шагами.

- Что-то случилось? – Квинт напрягся.

- Вчера прибыли посланники с востока. Армия Саксы разбита, он сам убит. Мы потеряли Сирию, на волосок от потери Киликии и полномасштабного вторжения в Малую Азию. Настроения в Сенате… - губы Цезаря растянулись в мрачной ухмылке, - Настроения в Сенате такие, что от полномасштабной