Глава 21

В качестве ответного шага Ганс пригласил Вилли на вечер в кабаре Stachelschweine, в переводе – «колючая свинья» или «дикобраз». Это очень популярное среди берлинцев заведение, билетов туда не достать, но оказалось, что там работает девушка Ганса. Располагалось оно недалеко от Берлинской мемориальной церкви, рядом со знаменитым бульваром Берлина Курфюрстендамм. Берлинцы называют его уменьшительно-ласкательно «Кудамм». Бульвар известен как популярное место для прогулок, покупок и развлечений. Прообразом Кудамм послужили Елисейские Поля в Париже.

Небольшой зал с разбросанными столиками, приглушенный свет. Если есть желание, можно включить настольную лампу, больше похожую на ночник. Соблазнительные официантки с минимумом одежды принимают заказы на выпивку и закуски. Мужскому взгляду приятнее остановиться на их прелестях, чем на ценах в меню.

Север никогда не бывал в подобных местах, поэтому с любопытством крутил головой.

– Знатное заведение, – говорить приходилось громко. Представление еще не началось, а в зале уже стоял приличный шум.

Еще в Москве, на Остоженке, Карл Иванович, специалист по немецким диалектам, обратил внимание Матвея на его артикуляцию:

– Молодой человек, вы говорите по-немецки как по-русски.

– Это как, Карл Иванович? – не понял новичок.

– Русские, по сравнению с немцами, говорят гораздо тише. Отсюда и артикуляция получается вялая, стертая. Немцы говорят громко, гортанно, голосовая мимика у них выражена четче. Не надо улыбаться, надо смеяться, чтобы вас приняли за своего.

В зале, очевидно, собрались одни немцы. Вполголоса здесь никто не говорил. Наконец заиграл оркестр, но бурное общение гостей продолжалось все так же шумно.

«Да, это не театр в Москве, где на человека, который просто чихнул, посмотрели бы с осуждением».

Как черт из табакерки, на сцену выскочил конферансье. Черная визитка, белая манишка, неизменный цилиндр и монокль в глазу. Вероятно, чтобы перекричать зал, он заорал, фальшиво картавя:

– Майне дамен унд херр, леди энд джентльмен, – и так далее, еще на нескольких языках.

Протараторил пару шуток на грани приличия, сорвал вялые аплодисменты, после чего по сцене под оглушительную музыку пронесся зажигательный канкан. Изящные женские ножки взлетали выше головы. Их сменил конферанс, следом парочка юмористов ядовито издевалась над тем, что провинциальный городок Бонн внезапно стал мировой столицей. Ох, уж это высокомерие берлинцев над провинцией. Ведущий и юмористы наперебой соревновались в остротах по поводу правительства, цен, женщин, неверных мужей. Посетители бурно реагировали репликами и аплодисментами. Сигаретный дым висел под куполом зала, как грозовая туча.

Вилли и Ганс непринужденно обменивались шутками и комментариями. Выпивка и легкие закуски создавали прекрасное настроение. После скабрезного ведущего на сцену вышел тщедушный мужчина. Оркестр притих. Он достал из кармана мятые листы и стал читать свое произведение.

Неожиданно Рихтер стал серьезным, а на удивленный взгляд Мюллера пояснил:

– Я уже слышал этот рассказ.

Между тем автор с юмором прошелся по союзникам, оккупировавшим Германию.

– Господа, теперь мы не просто немцы, теперь мы – американские немцы, – он попытался изобразить толстяка. – Русские немцы, – и стал креститься, как будто увидел лукавого. – Даже английские немцы и, кто бы мог подумать, – французские. Скажите, кто хочет быть французским немцем?

С дальнего столика что-то крикнули в ответ.

– Официант, отнесите на тот столик порцию лягушек, – тут же отреагировал автор. Зал взорвался хохотом. – Ждать от нынешних хозяев Германии, что они скоро уйдут восвояси, в дикую тайгу или за океанскую лужу, не приходится. Наоборот, судя по всему, скоро мы увидим, как по Берлину проползет, как змея, колючая проволока на столбах и появится граница. Представляете, заглянул как-то Фриц проведать соседку из соседнего подъезда. Сделал свое мужское дело и довольный выкатился во двор, а между его подъездом и соседним уже стоит пограничник, а жена из-за границы орет: «Отдайте мужа!»

Из зала посыпались веселые комментарии.

– Где теперь, скажите, мы будем брать дешевую еду и доступных девочек? Или, наоборот, дешевых девушек и доступную еду? Как правильно?

Зал завелся. Реплики сыпались водопадом.

– Потом появится здоровенная стена. И мы будем подпрыгивать, чтобы посмотреть, как там у русских немцев. С этой стороны нас поддержит долгами Америка, а с той стороны их обчистит Сталин. Сейчас я вам прочитаю воспоминания одного человека из-за такой вот стены.

Автор с сарказмом стал рассказывать, как одни голодали, а по другую сторону стены веселились. Дети одних дрались за корку хлеба, а других лишали пирожных за плохие отметки в школе. Женщины готовы были отдаться даже за еду, но их отвергали из-за худобы. Страдали одни и веселились другие. Живущие в достатке считали себя избранными и не имели никакого желания делиться с теми, за стеной.

Зал, разогретый алкоголем и присутствием игривых женщин, сыпал едкими шутками и комментариями. Вилли заметил, что Ганс, наоборот, все больше мрачнел. Он не сказал ни слова.

Внезапно автор замолчал, дождался паузы и закончил:

– Это воспоминания человека, находившегося в варшавском еврейском гетто с 1940 года. Там, внутри польской столицы, стеной отгородили местное население от пришедших арийцев и их приближенных. За несколько лет за стеной погибло несколько сот тысяч евреев. По одну сторону были люди, по другую – немцы.

Установилась гробовая тишина. Автор убрал листочки в карман и, шаркая ногами, ушел со сцены. Это был шок. Немцы замерли, опустив глаза. Они вдруг осознали, что у каждого в этом зале была своя травма от прошедшей войны. Им снова об этом напомнили, а они так хотели все это забыть.

Матвей почувствовал, как у него похолодела спина. Такого яркого эмоционального удара не ожидал никто. Не сразу посетители пришли в себя. Немного позже оркестр потихоньку стал наигрывать простенькую музыку. Люди стали шевелиться, заговорили сначала отдельными фразами, потом выпили и постепенно стали отходить от оцепенения. Вечер и жизнь продолжались. Кордебалет выступал зажигательно, жанровые сценки из берлинской жизни вновь веселили зрителей.

Рихтер и Мюллер, не сговариваясь, решили прогуляться по ночному Берлину. На Кудамм ярко горела реклама, из многих мест доносилась музыка, люди веселились.

– Когда я первый раз услышал эту сценку под названием «Стена», долго не мог прийти в себя. Наши деды испытали позор от поражения в Первой мировой войне, отцы во Второй. Чем мы с тобой можем гордиться, Вильгельм, как ты думаешь? – все-таки Ганс начал этот разговор.

Теперь было важно понять, это искренние проблемы молодого человека или взяли верх профессиональные рефлексы контрразведчика, и он, на всякий случай, хочет прощупать собеседника.

– Кем воевал твой отец? – поинтересовался Вилли.

– Офицер абвера.

– Значит, ты можешь гордиться своим отцом за то, что он не был в войсках СС. Мне кажется, теперь важно другое. Сможет ли твой сын гордиться отцом, если снова нас втянут в войну, холодную или горячую. Кем ты будешь?

– Как кем? Разведка, – выпалил Ганс и тут же осекся. Он проговорился и тут же перехватил инициативу: – Скорее всего, но точно не знаю. А ты кем будешь?

– Я поеду в Рамштайн.

– Зачем в Рамштайн? – в недоумении спросил собеседник.

– Потом как-нибудь объясню, – загадочно улыбнулся Север.

Он понял за сегодняшний вечер, что с этим парнем можно работать. Вирус фашистской пропаганды не прижился в его душе.

В начале ноября Вилли позвонил своему новому другу.

– Привет, Ганс. Помнишь, я говорил тебе о человеке из Ростока? Он скоро должен подъехать,