увидел волка и пошел за волком. Потому что понимал — надо идти за волком. Волк завел меня высоко в горы, откуда я увидел страну мертвых. И увидел, что я там не один. Из тьмы, которая будто туча клубилась на горизонте, одна за другой выходили человеческие фигуры. Но похоже, они не видели друг друга. Я подумал тогда, что должно быть, и я не один шел по своей тропе. Иногда мне казалось, что кто-то обгоняет меня, или остается позади, но я никого не видел.

Волк скрылся в камнях, но откуда-то сверху слетел ворон, и я пошел за вороном. Ворон заводил меня все выше и выше в горы.

Так я добрался до самой вершины, стал выше серых облаков.

Там стоял трон из черного камня.

На троне сидел безликий гигант. Я говорю безликий, не потому, что у него не было лица. Лицо у него было, только я никак не мог его разглядеть. Хотя доспехи и оружие его отбрасывали свет серого солнца, что висело над нами, лицо все время было, будто в густой тени. Я запомнил только глаза. Они горели огнем.

Это был Кром. Во всяком случае, прежде я знал его под этим именем. Древний бог, владыка могильных курганов, покровитель Старой Киммерии, царь мертвых.

Он взглянул на меня, и я все понял. Я вспомнил кем был прежде. Я вспомнил все свои жизни. Тогда я осознал все. Жаль только, что так мало смог вспомнить, когда вернулся в мир живых.

И Кром сказал мне.

— Это снова ты, Кодкелден? В этот раз слишком рано. Слишком рано.

Он сказал только это. А потом он стал таять, стали таять и его трон, и гора, и серое солнце над ней. И я очнулся в Озерном Краю. Маленький мальчик с разбитой головой. Надо мной стоял сам великий каган и в глазах его был страх. Так было, и это видели многие.

— Почему же Кром назвал тебя Кодкелденом? Принял за кого-то другого?

— Как бог мог ошибиться? Если он назвал меня Кодкелденом, значит когда-то я носил это имя. Как и многие другие имена.

Кидерн помолчал немного.

— Там, на горе Крома я на миг вспомнил кем я был. Я даже вспомнил, за что когда-то боги покарали меня. Но сейчас я этого не помню. Я только знаю, что я проклят. Нет мне ни забвения, ни настоящей памяти. Иногда во сне я вижу вещи, которых не могу понять. Я не безумец, как считают. Просто я вижу то, чего не может вынести человеческий разум.

Что же случилось дальше в Озерном Краю? История простая.

Гирканцы бесчинствовали долго, но нашлись люди, которые донесли о творившемся Конану. Великий каган примчался на выручку. О, видел бы ты, как свирепость вмиг облетела с гирканских воителей. Они обращались в бегство при виде одного десятка киммирай. Они бросали оружие и падали оземь, будто верили, что их пощадят!

Да, много гирканской крови было пролито в то лето. Именно тогда старый каган сказал, что карать надлежит так — один к десяти. И он казнил без пощады. Горы сложили из отсеченных голов на границах Озерного Края.

Конан был слишком мягкосердечен. Он не перебил всех баруласов до единого, как надо было бы сделать. Он казнил многих, но помиловал тех, кто сам не принимал участие в набегах. Хана Иглика бросили на корм волкам, сломав ему хребтину, а его сыновей не тронули. Если бы Каррас уже правил тогда, он приказал бы удавить Мергена, Ханзата, и все остальные три дюжины сыновей изменника. Но Конан был не таков. Он был великим воином, но слабым правителем. Править надлежит беспощадно.

Остальная моя история не столь интересна. Я вырос и стал воином. Я стал мастером меча. Я никогда не пощадил ни одного гирканца и никогда ни с кем из них не преломлю хлеба. Когда-нибудь, если раньше я не погибну, я доберусь до отродий Иглика. Все забыли о том бунте, а я помню.

Я — Шкуродер. Так меня зовут, потому что я хочу, чтобы меня так звали. Чтобы боялись. Вы все считаете меня сумасшедшим, а я всего лишь веду себя так, как положено по законам Степи! Не щадить никого выше тележной чеки. Так заповедало нам Вечное Синее Небо. Когда он говорил последнюю фразу, то скривился, изображая молитвенный восторг, и поднял лицо и раскрытые ладони к небу.

— Но ты говоришь, ты видел самого Крома! — воскликнул Коди. — Ты глава священного круга, тебя зовут старшим братом. Ты и меня хотел посвятить в братство меча!

— Все верно. Я отыскал тех, кто почитает старого бога. Культ его еще жив, не все еще отвергли дедовских богов, и я часть этого культа. Ты знаешь многое, но не знаешь всего. Все я могу поведать тебе, только если ты станешь нашим братом. Скажи мне, Коди, ты хочешь знать все о путях богов? Хочешь стать посвященным братом, а не просто человеком, который что-то слышал?

Коди молчал долго.

Наконец он медленно, словно речь давалась ему большими усилиями, сказал.

— Я хочу жить так, чтобы совесть моя была чиста.

— Братство очистит твою совесть, Коди. Оно даст цель. Истинную цель. Но запомни Коди, нельзя служить двум господам и делать это с равной честностью. Ты или брат Крома, или названный Дагдамма. А бог превыше земных царей.

Кидерн говорил, как будто искренне, и Коди больше всего в жизни хотел верить ему. Но не мог. Перед глазами его навеки останется лицо Кара-буги в тот миг, когда он назвал Коди братоубийцей.

Наступило утро. Коди накрыл голову плащом и забылся тяжелым сном. Сейчас войско было не в походе, и воины наслаждались отдыхом. Кидерн, который как будто вовсе не нуждался во сне, стал собирать воинов своей сотни на большую облавную охоту.

Вечером того же дня, рыдающий от ярости и горя, Улуг-Буга буквально вломился в шатер к Дагдамму, который как раз совершенно голый вылез из-под вороха аваханских шелков и шарил в поисках кувшина с разбавленным вином среди кучи пустых кувшинов и баклажек. Его рабыня развлекалась тем, что подбрасывала в воздух шелк и удерживала в воздухе, подув на него. Высокая грудь поднималась и опускалась в такт дыханию, плат неминуемо падал ей на лицо, и девушка смеялась.

Дагдамм нашел кувшин и сделал глоток, когда в ноги ему повалился Улуг-Буга.

Улуг-Бугу могли бы и убить за такое вторжение, в следующий миг над затылком баруласа были занесены сразу два копья.

Плачущий Улуг-Буга поцеловал