Шрифт:
Закладка:
Брум не ограничивался изучением анатомии и скелетов триаса. Его карьера сделала резкий поворот в 1930-х годах, когда он обнаружил окаменелости первых гоминидов в пещерах близ Йоханнесбурга (когда Брума расспрашивали об этих открытиях, которому тогда было за семьдесят и он все больше осознавал собственную древность, он с растущим суеверным мировоззрением утверждал, что к окаменелостям его привели сами духи). Именно это открытие, а не его работа над млекопитающими, сделало его имя всемирно известным.
Одна из пещер, называемая Сварткранс, в настоящее время признана частью объекта всемирного наследия «Колыбель человечества». В ней были обнаружены кости человека работающего, парантропа и человека умелого – представителей отряда человекообразных обезьян, включая современных людей. Там же были найдены самые первые свидетельства использования огня и костяных орудий труда.
Благодаря этому и многим другим открытиям Брум сыграл ключевую роль в стремлении науки понять происхождение человека. Но было в этом стремлении то, о чем предпочитают умалчивать, – сомнительные убеждения многих ученых и представителей науки. Их коллекции обычно доставались ужасной человеческой ценой.
Брум и его современники классифицировали не только ископаемые скелеты, но и тела коренных южноафриканцев. Результаты их работы отправлялись в учреждения по всей Европе и Северной Америке для изучения и систематизации. Западные ученые хотели обнаружить «недостающее звено» между обезьянами и человеком, которого они поместили на вершину иерархии природы, ближе всего к Богу: самих себя. Все остальное было просто еще одним «образцом».
В девятнадцатом веке было широко распространено убеждение, что прародителями человеческой расы были европейцы. Этой точки зрения придерживались некоторые ведущие научные деятели, включая Жоржа Кювье. Считалось, что все люди произошли от европейских предков после потопа и что с тех пор они «выродились» в различные расы. Сторонники рабства даже утверждали, что оно идет неевропейцам на пользу, поскольку рабство спасало их от неизбежного вымирания «обреченной» расы.
Однако к концу девятнадцатого века научные теории о происхождении человека изменились. Чарльз Дарвин одним из первых утверждал, что люди произошли в Африке, – эта идея получила широкое признание лишь во второй половине двадцатого века. Имея ее в виду, исследователи обратили свое внимание на огромный южный континент.
Когда Брум начал работать в Южной Африке, он отмечал, что «самыми интересными экземплярами были местные жители»4. Поскольку механизм эволюции был уже общепризнан, многие из тех, кто занимался поиском нашего человеческого происхождения, включая Брума и его современников, таких как Осборн, считали, что коренные африканцы представляют собой так называемое недостающее звено между обезьянами и людьми. Западные ученые думали, что, изучая физические особенности африканских народов, они смогут пролить свет на происхождение человека [75]. Ученым были нужны скелеты коренных народов из некоторых районов Африки, а также Австралии, Индонезии и Северной и Южной Америки, и получали они их крайне необычным образом.
Коллекционеры в Южной Африке регулярно расстреливали людей, чтобы удовлетворить спрос музеев. Хотя неясно, убивал ли Брум, он, как и другие, раскапывал могилы коренных южноафриканцев, надеясь собрать «одну из лучших коллекций в мире»5. Он вывозил трупы из местной тюрьмы, хоронил их в своем саду, чтобы выкопать позже, или разделывал кухонными ножами и кипятил головы на плите, чтобы избавиться от плоти.
Изучались внешние особенности. Палеоантропологи (ученые, изучающие человеческие окаменелости) начали собирать гипсовые слепки лиц людей со всего мира, полагая, что так они смогут проследить эволюцию черт и классифицировать их. Гипсовой повязке требовалось время для высыхания, и она часто причиняла боль, вырывая волосы на лице при снятии. Исследователи иногда лгали людям, с которых они брали слепки, что этот процесс приносит пользу и даже исцеляет, лишь бы убедить их принять участие. Сотни этих масок вместе с измерениями частей тела (включая даже женские половые губы) были внесены в коллекции музеев и университетов. «Галерея лиц», выставленная в медицинской школе при Витватерсрандском университете, однажды была названа «лучшей коллекцией в мире»6.
Освещение расистского происхождения коллекционируемых в музеях предметов известно как деколонизация. Призывы к деколонизации коллекций становятся все более настоятельными: они требуют рассказывать о происхождении собранных предметов, кто их собрал, как и почему. Эту сторону науки регулярно опускают, намеренно искажают или игнорируют. Но, если мы так это и оставим, пострадавшие люди будут вычеркнуты из истории.
Наши музеи по-прежнему организуются с точки зрения белого Запада, в них выставляются экспонаты, пожертвованные богатыми меценатами и собранные (можно даже сказать, украденные) теми, кто искал выгоду в колониях. В целях деколонизации информация о коллекциях должна быть обновлена, а некоторые объекты – репатриированы. Сотрудники и посетители музеев вынуждены немало переосмыслить, чтобы понять, для чего нужны коллекции и кому они служат.
Во многих учреждениях есть предметы, позорно спрятанные подальше. С ними трудно смириться, они заперты в редко открываемых шкафах, в темных углах кладовых. Исследователи натыкаются на них в ходе своих работ, не обращая внимания на пожелтевшие этикетки. Именно такой экземпляр, человеческий скелет, «собранный» Робертом Брумом, впервые привлек мое внимание к его деятельности в погоне за «образцами» [76].
Хотелось бы думать, что наука беспристрастна и что работу исследователей можно легко отделить от их убеждений и практик. Но структурный расизм и колониализм по-прежнему прочно вшиты в ткань науки. Открытия Брума легли в основу большей части наших знаний об эволюции млекопитающих пермского и триасового периодов, но их нельзя вырывать из социально-политического контекста человека, страны и мира в целом. Слишком многие пострадали, и об этой стороне нашего наследия не стоит забывать.
Чем дальше мы удалялись от деревни Кхемега и места раскопок, тем все меньшей и меньшей я себя чувствовала. Земля вельда была засушливо-бежевой, за исключением редких россыпей диких цветов. Из-за сухой жары у меня снова пошла кровь из носа, а мои ботинки шуршали по сухому кустарнику, как ритмичный кашель. Мои коллеги рассредоточились, каждый осматривал свой участок пути по равнине. С каждым шагом мы приближались к далекому хребту. Проходя мимо пастуха, я помахала ему рукой и похвалила его красивых овец. Своими длинными ногами и короткой шерстью они больше походили на коз, чем на ходячие облачка, которые
