Шрифт:
Закладка:
Когда Элвор открыл глаза и повернулся на бок, из-за цветочных ваз вышла женщина-альфад, не столь высокая, как жители Ульфалора, – почти с него ростом, – и обратилась к нему на чужом языке, звучавшем мягче и не столь нечеловечески. И хотя Элвор не понял ни слова, он ощутил в ее голосе нотки или оттенок сочувствия, какого никогда не получал ни от кого в этом мире, даже от Визафмала.
Поэт ответил ей на языке Ульфалора и обнаружил, что его поняли. Они продолжили беседу, насколько позволяли лингвистические способности Элвора. Он узнал, что разговаривает с императрицей Амбиалой, самодержавной верховной правительницей Оманориона, обширного королевства, граничащего с Ульфалором. Она рассказала ему, что несколько ее слуг, охотясь на местные дикие, свирепые звероподобные плоды, нашли Элвора без сознания возле зарослей смертоносных растений, где эти плоды росли, и принесли в ее дворец в Ломпиоре, столице Оманориона. Там, пока он неделю лежал без чувств, его лечили медикаментами, которые почти полностью исцелили его болезненные опухоли – подарок волосатых ядовитых организмов из пыточной бездны.
Императрица любезно воздержалась от расспросов и нисколько не удивилась анатомическим особенностям Элвора. Но все в ее поведении свидетельствовало о живом и искреннем интересе: она ни на миг не сводила взгляда с пришельца. Пытаясь скрыть смущение и желая надлежащим образом объясниться со столь добросердечной хозяйкой, он постарался рассказать ей все, что мог, о своей истории и приключениях. Вряд ли она поняла хотя бы половину, но даже этого хватило, чтобы все три ее глаза изумленно округлились; она увлеченно слушала повествование этого поразительного Улисса, а стоило ему замолчать, она тотчас же просила его рассказывать дальше. Гранатовый цвет рассветного неба сменился рубиновым, затем киноварью, но Элвор все продолжал говорить, а императрица Амбиала внимательно слушала.
При полном свете Антареса Элвор увидел, что с сатабборской точки зрения его гостеприимная хозяйка весьма изящна и привлекательна – нежные и мягкие переливчатые оттенки кожи, пышные формы рук и ног, пусть и наличествовавших в обычном для Сатаббора числе. Черты ее лица передавали весьма широкий спектр выражений и чувств, хотя чаще всего она пребывала в грустной задумчивости, причину которой Элвор понял значительно позже, когда, в достаточной степени овладев здешним языком, узнал, что она тоже поэт. Ее постоянно тревожили смутные желания чего-то экзотического и далекого, и ей крайне наскучила жизнь в Оманорионе, особенно местные мужчины-альфады – никто из них не мог по праву похвалиться, что пробыл ее возлюбленным хотя бы день. Вероятно, тайна ее первоначального интереса к Элвору заключалась именно в его биологическом отличии от этих мужчин.
Жизнь поэта во дворце Амбиалы, где его считали постоянным гостем, с первого же дня оказалась куда приятнее, чем в Ульфалоре. Не в последнюю очередь то была заслуга самой Амбиалы, которая произвела на него впечатление куда более умной женщины, чем жительницы Сарпулома, и, в отличие от них, относилась к нему с заботой, симпатией и восхищением. К тому же дворцовые слуги и народ Ломпиора, хотя наверняка и считали Элвора существом весьма необычным, оказались намного терпимее, чем ульфалорцы, и он ни разу не сталкивался с грубостью с их стороны. Более того, если в Оманорионе и существовали жрецы, они отнюдь не отличались той бескомпромиссностью, какую ему пришлось наблюдать к северу от экватора, и, похоже, не было никаких причин их опасаться. Никто в этом идеальном государстве не заводил с Элвором разговоров о религии; собственно говоря, он так и не узнал, есть ли в Оманорионе какие-нибудь боги или богини. Впрочем, помня о муках, на которые обрекла его инквизиция Космической Матери, этой темы он предпочитал не касаться.
Элвор быстро освоил язык Оманориона, поскольку обучала его сама императрица. Он все больше узнавал о ее взглядах и вкусах, о ее романтической любви к тройному сиянию лун и о цветах, которые она выращивала с такой заботой и удовольствием. Цветы эти были редкостью на Сатабборе – одни, напоминавшие анемоны, росли на вершинах неприступных гор высотой во много лиг, а другие, невообразимых форм намного диковиннее, чем у орхидей, произрастали в ужасающих джунглях у южного полюса. Вскоре Элвор удостоился чести услышать игру Амбиалы на местном музыкальном инструменте, сочетавшем в себе флейту и лютню. И наконец, когда он настолько изучил язык, что был в состоянии постичь некоторые его тонкости, она прочла ему со свитка из растительного пергамента одно из своих стихотворений, оду звезде, известной народу Оманориона под названием Атана. Ода эта, поистине изысканная, была насыщена высокими поэтическими фантазиями, и в ней слышалась полная грустной иронии тоска о невозможно далеких, недостижимых надзвездных областях Атаны.
– Я всегда любила Атану, потому что она такая маленькая и находится так далеко, – добавила Амбиала, закончив читать.
Расспросив ее, Элвор, к своему невероятному удивлению, узнал, что Атана – это та самая небольшая звезда, известная в Ульфалоре под названием Арот, которую однажды показал ему Визафмал, пояснив, что это – солнце его, Элвора, родной Земли. Звезда эта была видна лишь в редкие часы безлунной темноты, и даже тогда ее могли разглядеть только те, кто обладал исключительно острым зрением.
Когда поэт поделился этими астрономическими сведениями с Амбиалой, сообщил ей, что звезда Атана – его родное солнце, и рассказал про свою «Оду Антаресу», последовала необычайно трогательная сцена. Императрица обняла его всеми пятью руками и воскликнула:
– Разве ты не чувствуешь, как и я, что мы предназначены друг для друга?
В некотором замешательстве от столь неожиданного проявления чувств, Элвор вынужден был, однако, согласиться с Амбиалой. Несмотря на существенные внешние различия, между ними возникло полное взаимопонимание, какое редко случается даже между представителями одного эволюционного типа. К тому же Элвор вскоре сумел по-новому оценить и прелести ее облика, которые, если честно, поначалу не особо его привлекали. Поразмыслив, он понял, что пять ее рук, три ноги и три глаза – всего лишь избыток тех самых анатомических черт, которым человеческая любовь обычно придает немалое значение. Что касается радужной расцветки, то она куда симпатичнее, чем мешанина нелепых оттенков, украшавших образ человеческой женщины на многих картинах модернистов.
Когда в Ломпиоре стало известно, что Элвор – возлюбленный Амбиалы, никто не выразил ни особого удивления, ни осуждения. Несомненно, местные жители, особенно мужчины-альфады, которые тщетно добивались расположения императрицы, сочли ее вкусы странными, если не сказать эксцентричными. Но так или иначе, никто не сказал ни слова: в конце концов, это же ее любовь
