— Да не говор это, Евлампий Евсеич, — махнул на меня рукой Ермаков. — Болезная она у меня. В детстве головой об пол уронили. На речи и сказалось.

Вот же… сыч! Не мог ничего путнее придумать? Иностранцы в роду, или переезд с дальнего севера. Фантазия ни к черту.

— Ну раз с головой беда, не буду томить. Не хватало еще, чтоб напрудила тут. Нужник прямо по коридору, да налево.

— Благодарю, — еле слышно процедила я и поспешила удалиться, пока с губ не сорвалось что покрепче.

Отношение к женщинам, в этом временном отрезке, оставляло желать лучшего. Держи рот на замке. Исполняй волю мужа. А начнешь артачиться — запишут в полоумные и живи с этим диагнозом всю оставшуюся жизнь.

Впрочем, мне бы радоваться. Все же не в средневековье попала, а в более-менее просвещенный век.

Нырнув в коридор, налево я, естественно, не свернула. Насчитала три двери. За первой оказалась пустующая малая гостиная, не представляющая для меня большого интереса. За второй — сверкающая идеальной чистотой хозяйская спальня, в вычурных цветах. А вот за третьей я нашла именно то, что я искала — собственные покои жены купца.

Комната Клавдии Никаноровны отличалась сугубо женским уютом. Обоями в цветочек, мягкой мебелью, вазами, натюрмортами на стенах. А еще таким образцовым порядком, что он посрамил бы работу многих клининговых служб двадцать первого века.

Что тоже очень странно.

Если верить словам Тичикова, жена отсутствует уже месяц. В спальне никто не живет. А чистота стерильная. В отличие от обеих гостиных и личной комнаты хозяина…

Решив отложить выводы на потом, я направилась к стоявшему в углу монструозному шкафу. Ступала аккуратно, на цыпочках, но скрипучие половицы все равно издавали противный вой.

Зато с дверцами повезло. Мало того, что смазаны отлично, так еще и из замка торчал увесистый ключ. Повернув который, я дернула ручку и застыла, разглядывая богатый женский гардероб.

Платья, от домашнего, повседневного, до роскошного, вечернего висели вплотную, занимая все внутреннее пространство. Из чего напрашивался вполне логичный вывод — супруга купца покинула его в одном нижнем белье.

Пока я пыталась связать все сегодня увиденное и услышанное воедино, снаружи послышался перестук женских туфель. Дернувшись, я поспешила закрыть дверцы. Но когда отступала, зацепилась подолом длинной юбки об угол кофейного стола. Покачнулась. Упала, больно стукнувшись коленками о деревянный пол. И сцепила зубы, чтобы не вскрикнуть.

Именно этот момент выбрала Алевтина, чтобы материализоваться и испугать меня еще сильнее.

— Черт бы тебя побрал, — процедила я в сердцах, и тут же устыдилась, заметив, каким печальным было ее призрачное лицо. — Ладно, прости. Я не со зла. Но больше так не делай.

Еще и пальцем указательным в воздухе потрясла — мол, смотри у меня.

Вот так на четвереньках и грозящей белому потолку меня и нашла горничная Тичиковых Настасья. Удивленно икнула. Судорожно сглотнула. И бросилась помогать.

— Чегой-то вы тут делаете, барышня? — шепотом причитала она. — Клавдии Никаноровны это покои. Хозяин не велел никого пускать.

— Я… я искала туалетную комнату. Но, похоже, ошиблась дверью.

— Эт вам налево повернуть надобно было. А вы малехо недошли, да направо сунулись.

Девушка заметно нервничала. Буквально тащила меня на себе, подальше от покоев хозяйки. Явно переживая, как бы купец ничего не прознал. И только остановившись перед нужной дверью, перевела дыхание.

— Вы идите, барышня. А я туточки… посторожу.

Вернувшись в гостиную, я застала мужчин за оживленным разговором, разбавленным распитием сливовой настойки. И если Гордей вел себя безупречно, скорее играя роль, чем чувствуя настоящее опьянение, Тичиков осоловело щурился, рыгал и опасно заваливался на бок.

— Богдан Тихомирович, мне кажется, нам пора идти, — выдавила я из себя вежливую улыбку. — Негоже отвлекать Евлампия Евсеевича от домашних дел.

— Да какие… — махнул тот рукой, но не договорил, так как был скручен приступом икоты.

Ермаков, верно расценив мое решительное выражение лица, поднялся со стула, подхватил меня под локоток и изобразил низкий поклон.

— Богдан Евсеич, — пришлось ткнуть его под ребра. — Ой, Евлампий Тихомирыч, был рад… Чрезвычайно рад….

Закончить я ему не дала, потащив к выходу из купеческого особняка. Дождалась, когда спустимся со ступенек. Отойдем подальше от окон. И только тогда отцепилась от рукава.

Пристав пошатнулся.

— Только не притворяйтесь, что пьяны. Я видела, как вы поливали наливкой хозяйскую герань.

— Какая однако ж вы глазастая, Софья Алексеевна, — усмехнулся Гордей, поправляя купеческий кафтан. — Ничего-то от вас не скрыть.

— Кстати об этом, я тут рылась в шкафу госпожи Тичиковой, пока меня не обнаружила их горничная…

— Что? — тут же помрачнел он и навис надо мною, словно утес. — Так вот куда вы удалялись. А я-то, дурак.

— Не понимаю вашего волнения.

— Волнения? — прорычал Ермаков мне прямо в лицо. — О каком волнении речь? Да я в бешенстве, ежели вам угодно. Одной бродить по дому возможного убивца…

— Гордей Назарович, давайте не раздувать из мухи слона. Вернемся в участок, я вам чай из пустырника наведу, — зря я, наверное, про пустырник, у пристава из носа чуть пар не пошел. — Хорошо-хорошо, в следующий раз я без вашего позволения и шагу не сделаю.

— В следующий раз следующего раза не бывать.

Ну это уже ни в какие ворота. Сам же пригласил присоединиться к расследованию, но стоило мне проявить инициативу, тут же навешал на меня всех собак. Как типично. Очередной мужчина, считающий, что все женщины слабые и ни на что не годные существа…

— Вы даже меня не выслушаете? — подперев кулаками бока, задрала я подбородок.

— Ну отчего же? Мне весьма любопытно, что вы имеете сказать, — с вызовом в голосе, парировал Гордей.

— Имею и скажу — жена господина Тичикова никуда от него не уезжала.

Пристав, явно не ожидая такого коленкора, спеси быстро поубавил. Нахмурился. Отступил.

— Могу я узнать, Софья Алексеевна, что навело вас на эту мысль?

Задвинув подальше чувство удовлетворения и ощущение некого торжества, все же удивленный Ермаков — зверь редкий, я прочистила горло.

— Тому две причины. Во-первых, чистота ее покоев.

— Прошу пардона?

— Понимаете, их словно вылизали языком. Дочиста. Ни пылинки, даже в самых труднодоступных местах. И это спустя месяц, после отъезда хозяйки? Я бы, конечно, приписала данную заслугу усердию горничной, если бы до того не заглянула в неряшливую спальню самого господина Тичикова и малую гостиную, в которой, судя по запаху и запущенности, давно никто не бывал.

Судя по скептически приподнятой правой брови, убедить Гордея у меня не вышло. А жаль.

— Как я понимаю, имеется и вторая причина вашим домыслам?

— Имеется. Эта причина — ее шкаф.

— И что