Исма тихо вздохнула. – Вы же видите, я все-таки пришла!

Элль поблагодарил ее взглядом.

– Это единственный час за весь день, когда я перестал досадовать на мир, когда я вполне свободен и счастлив, Исма.

– А ваша работа?

– И даже она приносит мне слишком много разочарований. Куда ни глянь, повсюду эта ограниченность и душевная скудность. Вы знаете, что я никогда не жалуюсь на споры и борьбу, – ведь они помогают нам двигаться вперед. Но эта неспособность видеть то, что является главной целью, эта косность, недопускающая никаких новшеств!

Что же вас так рассердило сегодня, Элль? Ну-ка, выкладывайте, в чём дело?

– Все это не ново. Вы знаете, что я решил в течение этого года опубликовать свою теорию тяготения. Грунте поддерживал меня в этом, хотя и говорил, что никто ее не поймет.

Я отлично помню. Это было…

Да, это было тогда…

– И тогда вы говорили, что вам это совершенно безразлично.

– Правда, мне действительно безразлично все, что касается лично меня, моей славы, или уж не знаю, как вам будет угодно это назвать. Но мне обидно за дело; мне больно, что человечество так много теряет, и я вижу, что ему никак нельзя помочь. Прежде всего моя книга была встречена гробовым молчанием; ученые не знали, как к ней отнестись, а потом нашелся критик, утверждающий, что это ничем не обоснованная фантастическая гипотеза. А между тем на основании этой теории я решил так называемую задачу о трех телах и доказал справедливость своей теории, вычислив отклонения спутников Марса с точностью до сотых долей секунды. И что же? Ни один из наших астрономов даже не понял моего метода вычислений.

– Ко баты, – сказала, улыбаясь, Исма, – Ведь вам наверное именно это хотелось сказать? Быть может в вашей книге вы недостаточно ясно выразили свои мысли?

– Во всяком случае, для того, чтобы растолковать им сущность дела, мне пришлось бы написать еще целую книгу. Я не рассчитывал на такую непонятливость. Ведь этот метод найден даже не мною, – мне еще не было восемнадцати лет, когда я узнал его от моего отца…

– Но почему же вы так долго это скрывали?

– Вы же видите, что и теперь еще время не пришло. Если бы и другие могли работать со мною в этом направлении, то в технике, можно было бы достигнуть таких результатов, которые открыли бы нам совершенно новый мир. О, тогда, может быть, мы бы освободились от этой тяжелой Земли!

– Опять, опять эта тоска! Ведь здесь совсем уже не так плохо. Вы должны быть терпеливей. И вот это и разогорчало вас сегодня и помешало вам во-время прийти сюда?

Не только это, сегодня меня раздосадовали, главным образом, практические дела; было много неприятностей в различных учреждениях. О, как они неподатливы! особенно там, в соседнем королевстве. Что за бюрократизм, все должно быть втиснуто в тесные рамки шаблона! И это привело меня в полное уныние, особенно потому, что дело касается отчасти и вас.

– Меня? Что-нибудь случилось? – испуганно спросила Исма.

– Нет, я имею в виду наш воздухоплавательный парк. Его хотят сделать государственным и наряду с военным парком передать в ведение военного министерства. В таком случае наш пари будет по всей вероятности переведен отсюда! Теперь же они требуют установления государственного контроля, хотя государство до сих пор не отпустило на это дело ни одного пфеннига.

– Но чем это вызвано?

– Мне кажется, что мне не доверяют. Они хотят обеспечить себя на случай войны. Ведь вы знаете, – наш воздухоплавательный отдел является международным учреждением. У меня же в отношении к патриотизму особая точка зрения.

Да что вы, Элль! Ведь вы же немец! В случае войны, наш воздухоплавательный парк, должен, разумеется, перейти в распоряжение государства, но кто же думает о войне? Ах, не огорчайте меня еще новыми заботами!

Я – немец по своим симпатиям, но я не германский подданный и поэтому, в крайнем случае, я могу быть выслан. А в сущности говоря, ни Германия, ни Франция, ни Англия, ни одна нация, ни одно государство не являются самоцелью: самоцелью может быть только человечество в его совокупности. Отдельные народы и государства представляют собой лишь средства в деле осуществления идеи человечества. Таким образом, если государство, подданным которого я состою, не является достаточно полезным с точки зрения идеи человечества, то я, как свободная личность, считал бы безнравственным отстаивать его интересы только потому, что я ему многим обязан. Требования этики совершенно иные. Но у людей все решается непосредственным чувством; его-то и называют патриотизмом, и часто за долг принимают то, что является лишь индивидуальным пристрастием.

Исма остановилась. – Позвольте, – сказала она, – но тогда на каком основании мы здесь гуляем с вами? Что же, это тоже – долг?

– Конечно, хотя это и совпадает с нашими желаниями. Ведь вы же не сообразуетесь с тем, что считают правильным жители Фридау?

– Нет, – с улыбкой глядя на него сказала, Исма. – Мы можем спокойно пройти с вами по городу… Как вы думаете, ведь скоро мы уже можем получить известие от наших путешественников?

– Телеграмма со Шпицбергена сообщает, что полет начался 17 августа. Весьма возможно, что ближайшие дни принесут нам новые сведения.

– Вы по прежнему верите в успех этого дела?

– Несомненно. Неужели вы думаете, что я стал бы так настойчиво уговаривать вашего мужа, если б не вполне был уверен в самом блистательном исходе экспедиции?

– Элль, ведь вам кажется, что должно случиться что-то неожиданное? Прошу вас, будьте откровенны. Скажите, им угрожает какая-нибудь определенная опасность?

– Ничего страшного я не предвижу, уверяю вас, Исма. Если я и думаю, что может случиться что-то непредвиденное, то во всяком случае ничего ужасающего я не жду.

– Скажите же, что вы думаете? Я не раз уже замечала что вы чего-то не договариваете.

– Поверьте мне, Исма; из того, что я знаю, я ничего не утаиваю от вас, но не требуйте, чтобы я высказывал предположения, которые, быть может, лишены всяких оснований. Я не только возлагаю большие надежды на счастливое возвращение экспедиции, но и рассчитываю на это с полной уверенностью. Моя уверенность настолько велика, что я уже теперь прилагаю все усилия к тому, чтобы устроить дальнейшую судьбу Зальтнера; ведь ему нечего будет здесь делать после возвращения. Видите, вот еще что меня сегодня обидело: вы думаете – правительство предоставит место человеку, участвовавшему в такой славной экспедиций? Ничуть не бывало, – он иностранец, и у нас он не держал экзамена!

– Лишь бы только он вернулся. Меня тревожит это "непредвиденное", как вы его называете.

– Да правда же, это только предчувствие, что нахождение северного полюса явится для нас чем-то большим, чем простое географическое открытие.

– Это вы должны еще мне объяснить.

– Может быть, как-нибудь и объясню, но сегодня мы еще не успели поговорить о вас. Что вы делали, что читали, что узнали за это время?