– Так, посмотрим, какие тут у нас дела, – бормочет врач, склоняясь над кроваткой, в которой дремлет Алиса.

Я отхожу к окну и обнимаю себя руками, наблюдая, как ветер срывает одиночные листья, оставшиеся на ветвях деревьев. С неба сыплется что-то, смутно похожее на первый снег, но, едва достигнув земли, он превращается в мокрые капли.

Я очень хотела показать дочке снег, когда она уже будет ходить. Зима. Новый год. Снежки. Санки. Всё это пропитано магией детства, которой хочется поделиться со своим ребёнком. И самой заново пережить вместе с ним эти эмоции, будучи взрослой.

– Хм, – произносит седовласый доктор, выпрямляясь. – Давно спит?

Мое сердце замирает. Я пугаюсь любых вопросов, которые здесь задают. Ищу в голове верные ответы на них и стараюсь всё делать правильно. В то же время жутко на себя злюсь.

Последние сутки для меня наполнены диким страхом. Страхом за своего ребёнка. Получается, до того как стала матерью Алисы, я в своей жизни ничего не боялась. И сейчас со всей четкостью осознаю этот факт, потому что жутко напугана. До тремора в ногах и руках, до липкого пота, бегущего по спине, до завязывающихся в узел кишок.

– Да, несколько часов уже.

Врач записывает что-то в нашей карте и переводит взгляд на Алиску. Опять наклоняется над ней и приподнимает одеяло.

– Подгузник сухой. Не писала?

Мотаю головой, заламывая руки.

– Сколько воды выпила сегодня, записывали?

Киваю.

– Дайте-ка записи.

Быстро подхожу к нашей тумбочке и извлекаю из верхнего ящика, который сейчас под завязку забит лекарствами и прочими нашими личными вещами, так необходимыми сейчас в больнице, блокнот.

Мой телефон тоже лежит здесь. Мигает несколькими пропущенными вызовами, но у меня нет никаких моральных сил даже просто посмотреть, кто мне звонил.

Хочется залезть в панцирь и обнять свою малышку. Эгоистично? Возможно, но это единственное, чего я сейчас хочу, кроме очевидного: чтобы Алиса была опять весела, бодра и здорова.

Я никчëмная мать. Любая другая поехала бы в больницу сразу же, а не стала ждать до утра. Мне казалось, ситуация под контролем. А теперь – обвожу взглядом обшарпанные стены и четыре кровати вдоль них – мы здесь. В областной инфекционке.

В областной потому, что на скорой нас привезли из области и в городскую переводить отказались. А что я хотела? На глаза опять набегают слёзы. Быстро смаргиваю их. Не особо дружелюбные медсестры меня уже не раз за них отчитали, да и другие мамочки в палате смотрят косо. У них дети постарше и почти все уже пошли на поправку, одна моя лежит маленькой улиткой под одеялом и ни на что не реагирует.

Я думала, если спит после многократной рвоты – это хорошо. Восстанавливает силы во сне. Оказывается, совсем не хорошо. Даже плохо. Ребёнок получил обезвоживание по моей вине или моему незнанию. Я первый раз столкнулась с кишечным вирусом, который по очереди выкосил всю нашу семью. Включая меня, бабушку и дедушку. Но больше всего досталось Алиске. Потому что она самая маленькая.

Доктор цокает языком, привлекая моё внимание.

– Опять на капельницу поедете. За ребёнком придут минут через двадцать, разбудите.

На капельницу матерей не пускают. Одна медсестра сказала мне, что детей возраста Алисы там привязывают, потому что они маленькие и пытаются выдернуть катетер из вены, не понимая.

Прижимаюсь лбом к холодному стеклу в коридоре и стою, слушаю, как кричит моя дочка. Зовет меня сквозь хрипы и плач. Моё сердце горит в агонии материнской боли. Я хочу быть там, рядом с ней. Утешить её и обнять. Шептать ей ласковые слова и теребить её светлые волосики. Целовать её и держать её маленькие пальчики в своих руках.

Телефон в кармане моих джинсов вибрирует настойчивым звонком. Вытерев щеки рукавом домашней кофты, смотрю на абонента “Никита Волков” и отбиваю звонок. Кручу в руках мобильный, обиженно жуя губы.

Во мне борются обиженная и нелюбимая девушка, которая напридумывала себе того, чего нет, и голос разума, который интонациями бабушки говорит мне позвонить ему снова и сказать, что с дочерью.

Сначала откладывала этот момент, потому что мне казалось, будто ничего страшного не происходит, всё быстро пройдёт, и ему нечего знать и волноваться перед игрой. Потом я слегла сама, и мне было не до звонков бывшему. Потом вспомнила, что, перед тем как Алису первый раз вырвало, я отчетливо слышала звук имени его бывшей девушки. Была там с ним, значит. Вместе принимали душ? А я, позвонив Нику, испортила им момент?

Бабушка не одобряет моего молчания. Ей-то я звоню и рассказываю, как мы тут, и моя, всегда уравновешенная, бабуля переживает, как никогда.

Алиску уже не первый раз увозят на капельницы. Первый раз капали шесть часов, но, видимо, не помогло. Сейчас, сказали, будут капать не меньше восьми-десяти часов.

Не знаю, как переживу эти десять часов одна.