Рузвельт был общепризнанным мастером политических маневров, однако и Черчилль был не лыком шит. За долгие часы, провёденные в обществе британского премьера, Майский успел распознать в нем задатки блестящего актёра. Черчилль не скупился на щедрые комплименты и сентиментальные посулы сохранения вечной дружбы между союзниками по завершении войны и всячески заверял Майского, что Британия «не пожалеет никаких усилий на то, чтобы помочь России как можно быстрее залечить послевоенные раны»{336}. Из поколения в поколения линия Спенсеров в семействе Спенсеров-Черчиллей славилась богатыми творческими и артистическими способностями, и премьер-министр, похоже, также не был обделён этим генетическим наследием. Подобно ведущему актёру-трагику Ковент-Гардена, он способен был в нужный момент пустить совершенно искреннюю слезу или «растрогаться до потери чувств», которые порою «обуревают его как вдохновение обуревает поэта»[29]. Вот только обещания, даваемые Черчиллем в таком состоянии, нередко им же и нарушались, и эту слабость премьер-министр и сам за собою знал. И сколько бы британцы не распинались, что готовы сделать всё, что в их силах, чтобы помочь Советскому Союзу с послевоенным восстановлением, Черчилль тут же дал ясно понять, что приведенные Майским цифры для союзников категорически неприемлемы. Вместо этого он настоял на создании трёхсторонней комиссии по линии министерств иностранных дел, которая займется вопросами репараций. Сталин снова был вынужден нехотя согласиться{337}.

В вестибюле перед бальным залом терпеливо ожидали конца пленарного заседания Кэтлин, Сара и Анна, чтобы сопроводить его участников на ужин. Ровно в 20:00 двери распахнулись, и наружу чинно проследовали мужчины. Судя по их виду, переговоры продвигались успешно и без заминок… Однако Сталин был явно чем-то недоволен. Кэти отметила про себя, что генеральный секретарь из зала «не вышел, а выбежал».{338} За четыре часа переговоров в зал было подано множество чашек чая и графинов воды, вот и вышло так, что даже железному, судя по фамилии, Сталину приспичило справить естественную нужду. Кто-то ему услужливо указал путь в ближайшую уборную, но он тут же вышел оттуда не удовлетворённым: там оказалась только раковина. По соседству был другой туалет, но его успел занять Черчилль. Хорошо ешё, что рядом оказался кто-то из секретарей американского посольства в Москве, прибывших в Ялту вместе с Гарриманом, и, своевременно и чутко уловив проблему, проводил товарища Сталина в конец длинного коридора до свободного туалета{339}.

Внезапно в фойе перед бальным залом поднялась суматоха: сотрудники НКВД из личной охраны Сталина каким-то образом ухитрились упустить своего подопечного из виду – и теперь мысленно прощались с жизнью. Горе потерявшим Иосифа Виссарионовича! «Полный хаос – все бегают кругами и перешёптываются, – весело вспоминала Кэти в письме Памеле. – Мечутся в панике как гуны в фильме братьев Маркс. По-моему, они решили, что его похитили пронырливые американцы, или что-то ещё в таком роде»{340}.

Через несколько минут Сталин благополучно вернулся, и порядок тут же восстановился, а сценка из репертуара театра абсурда завершилась. Советские и британские участники прошествовали к машинам и разъехались из Ливадии по своим «берлогам»{341}, как их называла Сара, в предвкушении ужина.

XI. 5 февраля 1945 г.

По физическим данным и внешности Иосиф Сталин никак не тянул на лидера нации, не говоря уже о том, чтобы именоваться вождём многонационального народа, насчитывающего 170 миллионов. При росте всего в 167 см[30] вживую он смотрелся куда менее внушительно, чем на фотографиях. Фотографы наловчились снимать его снизу вверх, благодаря чему маршал Сталин выглядел крупнее, чем в жизни. Фокус был весьма хитроумный. Но, как отметил Гарри Гопкинс после первой встречи со Сталиным в 1941 году, советский диктатор «обладал отличной реакцией, прямо мечта футбольного тренера»{342}. И одет он был неказисто, в серый маршальский мундир безо всяких позументов, за исключением золотой звезды Героя Советского Союза. Левая рука у Сталина была короче правой вследствие полученной в детстве травмы. После первого знакомства с ним в Москве Кэтлин Гарриман отметила, что у Сталина «лицо было рябое, глаза желтые и зубы ужасные» из-за курения трубки. И диковинные «моржовые усы» его были «подстрижены [только] по бокам для прикрытия этих жуткого вида зубов». Не впечатлило её и поведение Сталина. «Рукопожатие у него оказалось вялое. <…> Иногда он смотрит вам в глаза, иногда нет», – отметила Кэти. По этому случаю она припомнила рассказ Аверелла о том, чему его учил в детстве собственный отец: «Никогда не верь человеку без крепкого рукопожатия и прямого взгляда тебе в глаза»{343}.

При личном общении проще было усматривать в Сталине не безжалостного диктатора и дирижёра Большой чистки, унесшей в 1936–38 годах жизни миллионов людей, а простого грузина и отца семейства. Детей у Сталина было четверо: Яков, единственный сын от первого брака, погибший в 1943 году в плену при так и не выясненных до конца обстоятельствах; Константин, так и не признанный Сталиным внебрачный сын[31]; Василий, полковник ВВС; и, наконец, младшая и единственная дочь Светлана. Светлане было девятнадцать лет, и жила она в Москве с мужем Григорием Морозовым, от которого ждала первого ребёнка. Сталин, в отличие от Черчилля, Рузвельта и Гарримана, свою дочь в политические вопросы не посвящал и брать с собой в Ялту не собирался, хотя и приветствовал изучение Светланой английского языка. Светланин английский пригодился бы её отцу на международной конференции, поскольку собственные познания Сталина в английском ограничивались парой фраз уровня «ловлю на слове», почерпнутых из любимых им американских ковбойских вестернов,{344} – но Сталин крайне редко позволял дочери вступать в контакты с иностранцами. И для внешнего мира в ту пору Светлана оставалась загадкой. Кэти за время своего пребывания в Москве так ни разу с нею и не пересеклась. Кстати, чуть ли не единственным приезжим с Запада, имевшим честь когда-либо лично лицезреть Светлану, был Уинстон Черчилль. Сталин представил свою дочь британскому премьер-министру у себя на даче в ходе визита последнего в Москву в 1942 году. Тем вечером, представляя Светлану гостю, Сталин делал это «с искоркой лукавства в глазах», как бы давая понять Черчиллю: «Вот видите, мы, большевики, тоже люди, – у нас даже семьи и дети имеются». Светлана живо напомнила Черчиллю его собственную дочь Сару: миловидная и рыжеволосая, она «послушно, хотя и не без робости» поцеловала отца, после чего оставалась при Сталине во время его недолгого неофициального разговора с премьер-министром, но на последовавший ужин отец её не пригласил. Во время их краткого разговора, а вернее сказать – монолога Черчилля, – Светлана понимала всё, что ей говорил британский премьер, но из смущения не готова была ему отвечать. Черчилль успел поведать Светлане, что и у него самого такая же рыжеволосая дочь, и она теперь служит в Королевских ВВС{345}. Это, должно быть, произвело на Светлану впечатление, поскольку вскоре после той встречи она послала Саре в подарок брошь[32] {346}.

Мать Светланы – вторая жена Сталина Надежда Аллилуева – умерла, когда её дочери было всего шесть лет от роду, и Светлана росла в полной уверенности, что смерть матери стала результатом аппендицита, точнее, плохо проведенной операции по его удалению. Истина же была куда мрачнее: Надежда застрелилась из маузера. О том, что её мать покончила с собой выстрелом в сердце, Светлана узнала лишь в шестнадцатилетнем возрасте. Со временем она пришла к убеждению, что истинной причиной самоубийства матери явились природное бессердечие и зверская жестокость