в себя. В жаровне оставался еще жар, который Лёка присыпала золой, чтобы утром, как всегда, раздуть огонь в очаге, но его было слишком мало для того, чтобы победить озноб.

Затем Марк-Алем отправился в свою комнату и улегся в постель, но заснуть не смог. Когда он встал перед рассветом, то обнаружил их обеих там, где и оставил, склонившихся над почти совсем уже потухшей жаровней.

— Куда ты собираешься идти, Марк-Алем? — испуганным голосом спросила его мать.

— На работу, — ответил он, — куда же еще?

— О господи, ты в себе? — воскликнула она. — В такой день…

Вместе с Лёкой они пытались убедить его, чтобы в этот день, хотя бы только в этот день, он не ходил на эту проклятую работу, сказался бы больным, отыскал, возможно, какую-то еще более серьезную причину для отсутствия, только бы не ходил, ни за что, ни в коем случае. Но он уперся, и им никак не удавалось его переубедить. Они умоляли его снова и снова, особенно мать, она целовала ему руки, обливала его слезами, убеждала, что в такой день, наверное, Табир-Сарай и не открывался вовсе, но чем сильнее она умоляла, тем непреклоннее он становился. Наконец ему удалось оторваться от нее, и чуть ли не бегом он выскочил на улицу.

Утро было необычайно холодным. Он быстро шел по улице, как всегда почти совершенно пустой в столь ранний час. Даже те редкие прохожие, что встречались порой, из-за укутанных лиц выглядели так, словно все еще спали. Его мучила тупая боль в голове, будто его ударили по затылку обухом ножа. Он до сих пор не мог прийти в себя после случившегося. Словно морские гады, создававшие вокруг себя черное защитное облако, мозг его, похоже, нашел способ не позволить проникать в себя четко сформулированным мыслям. Время от времени он даже сомневался, на самом ли деле что-то произошло. Случались короткие мгновения, когда ему казалось, что все это было всего лишь кошмарным сновидением, одним из тех, которыми переполнены папки Табир-Сарая. Но реальности удавалось на какой-то миг пробиться в его сознание и уколоть его острой иглой, пока мозг вновь не цепенел, чтобы опять, после короткого перерыва, страдать от режущей боли. Он заметил, что при страданиях такого рода первое утро сразу после пробуждения особенно невыносимо. Но сейчас он находился в странном промежуточном состоянии — не сна и не бодрствования. И таким же представлялся мир вокруг, стены зданий с пятнами сырости, прохожие с серыми лицами, которых становилось все больше по мере того, как он приближался к центру города. Нетрудно было различить среди них сотрудников министерств и центральных учреждений, одновременно ускорявших шаги в какой-то особенной единообразной манере, вероятно обусловленной одинаковым служебным графиком.

А вот и гвардейцы перед дворцом Шейх-уль-Ислама, их даже больше, чем вчера. На мокрых от ночной росы касках играли размытые блики. На перекрестке перед банком тоже было полно солдат. Похоже, все еще действовало чрезвычайное положение. Нет, это не было кошмарным сном. И Курт находился в тюрьме… если только… Окровавленный ковер, который скатывали слуги, упорно не выходил у него из головы. Как теперь ему встать на какой-нибудь ковер и не сойти при этом с ума. До сих пор у него во рту ощущался тошнотворный привкус.

Дворец Сновидений, оказывается, открыт, пробормотал он, увидев еще издали входные двери и плотную толпу сотрудников перед ними. Большинство были незнакомы друг с другом, поэтому они даже не здоровались друг с другом и уж тем более не разговаривали. Даже перед Интерпретацией он не встретил никого знакомого. Но, благодарение господу, сосед его был там, за столом.

— Ну, — окликнул он, едва Марк-Алем уселся рядом. — Ты что-нибудь слышал?

— Пока ничего, — соврал Марк-Алем. — Я только пришел. Что случилось?

— Я и сам толком ничего не знаю, но, похоже, стряслось что-то серьезное. Видел солдат на улице?

— Да. И вчера вечером, и сегодня.

Сосед, делая вид, что занят открытой папкой, наклонился к нему еще ближе.

— Говорят, это связано с родом Кюприлиу, хотя никто не знает, что именно произошло.

Марк-Алем почувствовал, как замерло у него сердце.

Идиот, обругал он себя. Тебе и так все известно, что же ты пугаешься полунамека от постороннего? И все же спросил:

— И что именно?

Голос у него сел, словно он боялся, что произошедшее окончательно воплотилось бы в реальность, если кто-то со стороны подтвердил бы это.

— Толком ничего не знаю. Просто об этом перешептываются. Может, сплетни.

— Возможно, — сказал Марк-Алем и склонился над папкой, повторяя про себя: идиот, неужели ты думаешь, что таким образом можно что-то исправить?

Читать он не мог. Перед ним лежало чье-то безумное сновидение, которому он, в десять раз более безумный, должен был дать какое-то осмысленное толкование. Другие сотрудники склонились над своими папками. Время от времени раздавалось шуршание перелистываемых страниц.

— Сегодня снова ощущается какое-то напряжение, — прошептал сосед. — Что-то наверняка произойдет.

Куда уж больше! — подумал Марк-Алем. Что должно было случиться, уже случилось.

— И что же может произойти? — спросил он совсем тихо.

— Да кто его знает, — сказал сосед. — Может, во время перерыва что-нибудь выясним.

Ах да, во время перерыва, подумал Марк-Алем. Голова у него была тяжелая, словно налитая свинцом. Ему казалось, что еще немного — и сон сморит его прямо тут, над открытой папкой, выпустив сновидение прямо в нее, свеженькое, словно только что снесенное яичко. Безумие, повторил он пару раз, потирая лоб рукой. Безумие и больше ничего. Наверное, и правда лучше было вовсе не появляться сегодня на работе.

Никогда еще он не дожидался перерыва с таким нетерпением. Глаза у него то и дело слипались над чужим сновидением, описанным на страницах дела. Еще чуть-чуть, и их сны сольются в один, как вслепую сливаются судьбы людей.

Звонок на перерыв заставил его вздрогнуть. Медленно поплелся он в потоке людей, спускавшихся в подвальные помещения. Там стоял обычный шум, как в самый обычный день, словно ничего и не произошло. На самом деле у всех остальных ничего и не произошло. Он попытался уловить хоть что-нибудь в чужих разговорах, но те не имели никакого отношения к происходящим событиям. Да мне-то что до них, подумал он. Ему было известно больше всех, и какое ему тогда дело до их пустопорожней болтовни?

Он выпил кофе и стал медленно подниматься по лестнице. Рядом с ним продолжали болтать о всякой всячине. Пару раз ему показалось, что он услышал слова «чрезвычайное положение», «видел вчера вечером стражников?», но он прошел дальше, повторяя про себя, да мне-то что.