Шрифт:
Закладка:
Луиджи относился к жене снисходительно. Его занимали более серьезные дела. На чикагских пиццах он отрастил брюшко и ни на секунду не выпускал изо рта сигару. В промежутке между его приездом и отъездом к дому все время подкатывали сверкающие автомобили. Из них выходили незнакомые мужчины в костюмах, и Луиджи часами разговаривал с ними наедине, так что нам просто некогда было поболтать с братом.
Похороны больше нельзя было откладывать, и они состоялись в первое утро нового года. Было на редкость холодно, когда процессия поднималась по склону холма к церкви Святой Марии, откуда проследовала на кладбище. В третий раз я совершала этот путь — сначала провожая моего возлюбленного, потом пустой гроб человека, который теперь оказался мне не отцом, и, наконец, маму. Скоро настанет и мой черед.
Мы прошли мимо могилы Бартоломео. Он улыбнулся мне с фотографии на памятнике, совсем еще мальчишка. Как забавно: он останется юным, а я состарюсь. Какой странной парой мы бы теперь стали, подумала я.
Процессия остановилась возле участка семьи Фьоре. Земля возле пустой папиной могилы уже была разрыта — поджидала маму.
Падре Франческо приступил к своим обязанностям. Он хорошо заработал, отпевая тех, кого я любила.
— In nomine padre, filii et spiritu sanctus…[29]
Луиджи нанял профессиональных певцов, приехавших из Агридженто, и под пение «Ave Маriа» гроб опустили в могилу.
На обратном пути процессия распалась на группы по двое-трое. Говорили о том, о чем обычно говорят после похорон. Я оказалась рядом с Луиджи. К счастью, нас никто не слышал. Зычный голос барменши из Лингваглоссы раздавался где-то вдалеке.
Мне было о чем спросить Луиджи. Из всех братьев он скорее всего мог знать правду.
— Луиджи, мама успела немного поговорить со мной перед смертью.
— В самом деле? — переспросил он с американским акцентом.
— Да.
— Ну, и что же она сказала?
— Было трудно разобрать, она очень неровно дышала, была при смерти. Но я уверена, что она сказала, будто бы папа — не мой настоящий отец.
— А, значит, она все-таки тебе призналась.
— Это что, правда?
— Да, правда.
У меня было такое ощущение, словно меня ударили кулаком в живот, точно под грудной клеткой. Я чуть не задохнулась. Значит, это правда. Я наивно надеялась, что Луиджи скажет, мол, перед смертью у мамы помутился рассудок и она просто все это выдумала.
— Я понимаю, Роза, для тебя это удар, но это правда. Ты действительно появилась на свет не от семени Филиппо Фьоре.
— А ты знаешь, кто мой настоящий отец?
— Конечно, я кое-что слышал. Папа всегда считал тебя своей дочерью. Он свято в это верил. Скорее всего, он вообще ни о чем не знал, даже не догадывался. Ты, без сомнения, была его любимицей. Скажи, ты уверена, что через столько лет действительно хочешь узнать правду?
— Конечно, хочу. Мне это необходимо. Назад пути нет. Говори, кто это.
— Вот как все получилось. В молодости наша мама была страстной женщиной. Обожала общество мужчин. Это не значит, что она не любила папу. Вовсе нет. Просто в те годы ей было трудно устоять, если мужчина оказывал знаки внимания. Впрочем, для нее это ничего не значило. Совсем ничего. Просто физическое удовольствие.
— Так кто же это? Не мучай меня, Луиджи.
— Да, да. Я как раз подхожу к самому главному. Просто объясняю, в чем причина.
— Луи! — взмолилась я.
— Хорошо, будь по-твоему. Это священник.
— Падре Франческо?
— Да.
— Мой отец — падре Франческо?
— Да. Извини, что вот так обрушиваю на тебя эту новость, но ты сама меня вынудила. Всем нам это совершенно безразлично. Ты все равно наша маленькая сестренка.
Падре Франческо, священник-извращенец. Я не могла в это поверить. По телу побежали мурашки. Луиджи отстал, чувствуя, что мне нужно побыть одной, переварить неприятную новость. Нет, этого не может быть. Тут какая-то ошибка. Священник был мне отвратителен. Я его всегда не любила, особенно после того, как умер Бартоломео и он надругался над моим доверием, отказал мне в заступничестве церкви и онанировал, слушая мой рассказ. С тех пор я не перемолвилась с ним ни словечком и отвернулась от церкви, которую он представлял. Оказаться дочерью такого человека — что может быть ужаснее? А тот, кого я всегда считала отцом, — добрый, родной и тихий Филиппо Фьоре — всего лишь рогоносец. А вдруг он ненавидел меня, живое свидетельство измены своей жены?
Поначалу я хотела, расспросив об отце, не останавливаться на достигнутом и узнать у Луиджи, что он знает про Англичанина. Но я была слишком потрясена и других новостей попросту бы не выдержала. По дороге на fattoria я слышала позади себя дробный топот близнецов. Я обернулась, и они нагнали меня, смущенно улыбаясь.
— Роза, нам нужно тебе кое-что сказать. Порадовать тебя в этот скорбный день. Мы хотим, чтобы ты узнала это раньше всех. Мы скоро станем отцом.
— Ой, мальчики, как здорово! Я так за вас рада. За всех троих. — Я старалась изобразить счастье, но получалось плоховато: очень уж хотелось закричать и вопить долго-долго.
— Спасибо. Мы сами узнали только сегодня утром. Бьянкамария Оссобуко носит ребенка. Нашего ребенка. И неважно, кто из нас отец. Этого не узнаешь, и потом, мы ведь одно целое. Он будет нашим ребенком. Доктор говорит, у него есть все шансы родиться нормальным. Если будет девочка, мы назовем ее в твою честь.
— Я польщена. И очень за вас рада, честное слово. Нам так нужны хорошие новости, ведь в мире столько горя.
Близнецы заковыляли прочь — поделиться радостью с остальными братьями. Как бы возмутилась мама!
Шлюха носит под сердцем дитя. А вдруг ребеночек унаследует отцовское уродство? Эта мысль тяжким грузом давила мне на плечи.
Вскоре мы добрались до дома, я приготовила чай и подала его в переднюю гостиную. Перекусили ветчиной из мяса той самой свиньи, хлебом и разными соленьями. Ели без удовольствия: ветчина напоминала о дне маминой смерти. Одна барменша из Лингваглоссы съела столько, что могла и занемочь. Дальние родственники и знакомые лишь слегка перетупили. На столе был еще и холодный фазан, а на десерт — яблочный пирог с айвой.
