Он наклонился и потрепал коня по гриве. В вороте его рубашки показалась золотая цепочка с кольцом. Оно блеснуло на солнце и привлекло мое внимание. Потому что показалось мне очень маленьким, чтобы принадлежать эмиру.

И я вдруг подумала о том, что… если мне и удастся бежать, то из всего, что у меня есть в этом доме – лошадь. Ни копейки, ничего.

Всю дорогу я почему-то смотрела на это кольцо. Оно привлекало меня своим красивым камнем и блеском. Когда мы подъехали к небольшой поляне, на которой было расстелено покрывало и расставлены приборы и блюда с самыми разными яствами и фруктами, эмир снял меня с лошади, потом мы уселись в траву на подстилки, слуги отошли куда-то в заросли так, что казалось, что теперь мы здесь одни. Было жарко, и Ахмад расстегнул рубашку еще на несколько пуговиц.

– Куда ты смотришь? На это кольцо?

– Оно принадлежало твоей жене?

– Нет. Оно принадлежало бабке моей прабабки. И передавалось женщинам нашей семьи по наследству. Так как женщин не осталось, то теперь оно стало моим.

– Можно посмотреть?

Хмыкнул и пожал плечами. Наверное, именно эта просьба показалась ему самой естественной от женщины. Снял через голову цепочку и протянул кольцо мне. Вблизи оно оказалось еще красивее. Толстое, покрытое по всему периметру мелкими камнями и увенчанное одним большим камнем, оплетенным словно ветками розового куста с шипами.

– Это бриллианты, самые чистые, какие только могут существовать.

– Бриллианты… – тихо повторила я, представляя себе, сколько денег может стоить это кольцо, если его продать.

– Нравится?

Я не ответила, рассматривая перстень, и невольно надела его на свой безымянный палец – оно пришлось мне впору. Тут же испугавшись, я его сняла.

– Нравится. Как глаза заблестели. Хочешь перстень, Аллаена?

Вопрос был неожиданным, и я поперхнулась виноградным соком.

– Скажи, ты его хочешь?

Кивнула, чувствуя, как пересохло в горле.

– Ты можешь его заслужить. Заработать. Если выполнишь то, что я захочу.

– А чего ты хочешь?

Его глаза мрачно сверкнули, и я пожалела о своем вопросе, потому что в нем притаилась бездна ада.

– Трахни себя этим кольцом, Аллаена. Здесь, посреди этого стола. Я хочу, чтобы ты на него кончила, и тогда я отдам его тебе.

Вся краска прилила к моему лицу, ничего более пошлого, более мерзкопохотливого и извращенного я еще не слышала никогда в своей жизни.

– Этот перстень будет прекрасно смотреться на твоем клиторе… Ну так как? Развлечешь меня? Или забудь об этом.

Тяжело дыша, смотреть на кольцо, на цепочку, на выпирающий камень, на блеск тяжелого золота. Когда я продам его, за эти деньги можно будет… можно будет бежать далеко, так далеко, что никто и никогда меня не найдет. Мне нужно это кольцо, и ради него я… я взберусь к черту на рога.

– Я… я сделаю это… только пусть слуги уйдут.

– Их давно здесь нет. Мы одни. Я хочу, чтобы ты разделась, села вот здесь среди винограда и персиков и принялась ласкать себя этим кольцом. Кончишь – он твой. Не сможешь – значит забудь о перстне. Давай. Развлеки меня.

Проклятый больной психопат извращенец… Как же адски я его ненавижу.

Самида стояла у огня и смотрела, как в камине потрескивают дрова. Она знала, что племянник уехал с этой славянской дрянью. Знала, что он попрал все законы и правила этого дома, знала, что потеряла над ним власть. Это был конец ее правления этим домом и конец многих благ… извращенных, особых, тайных благ, которые Самида хранила в жесточайшем секрете.

С появлением этой суки. Аллаены. Лучше имени и не придумаешь. Она просто делает из Ахмада совсем другого человека. Каким-то образом настраивает его. Как там говорят, ночная кукушка всегда перекукует дневную. Неужели Сам… Ахмад повелся на красивые синие глаза, на белое тело? Красивая тварь приворожила его, притянула к себе, завлекла. Нужно избавляться от нее. Нужно сделать все, чтоб этой ведьмы больше не было в их доме…

Что там с той шлюхой, к которой он всегда ходил. Она что, перестала его удовлетворять. Зря, что ли, Самида платила ей такие деньги. Зря, что ли, зашивала ее, чтобы ее мальчик всегда имел узенькую дырочку.

Вчера она была у нее. У мерзкой, еще одной славянки. Она даже не хочет запоминать ее противное имя. Оно само по себе грязь. Падшие женщины, забывшие свое истинное предназначение. Забывшие, что любить нужно одного мужчину, а свое чрево либо открыть только одному, либо никогда и никому.

– Как там тебя… я за что плачу?

Шлюха поклонилась, опустила глаза, ярко накрашенные черным.

– Он давно не приходил, госпожа.

– Почему? Ты плохо ублажаешь моего льва? Ты не стараешься, чтоб ему было хорошо?

– Вы… вы сами знаете, как я стараюсь. Вы же все видите…

Ударила по щеке, так, что кольцо порезало губу, и русская заплакала, падая на колени. Знает. Да, она знает о пристрастии своей госпожи, о ее греховной тайне.

– За что? Я же всегда, как вы говорите. Я для него все… Я только с ним. Никого больше не принимаю. Жду неделями, а потом позволяю все. На моем теле шрамы. И снаружи, и внутри. Госпожа…

– Если больше не придет, отдам тебя в бордель. Пусть трахают сотни мужиков в день. Бедуинам продам!

– Пощадите… это не моя вина. Прошу.

Развернулась и вышла. Вся дрожит от ярости и разочарования.

Для нее Ахмад – это больше чем племянник и сын. Ахмад – повторение его отца, ее любимого, обожаемого брата Ибрагима… Ибрагим.

От одной мысли о нем заболело в груди и стало больно дышать. Ибрагим. Ее любимый, ее родной Ибрагим. Сколько лет она его любила, сколько лет хранила себя только для него одного.

Самида всегда любила его больше, чем… чем брата, чем друга. С самого детства смотрела на него и чувствовала, как все сводит в груди.

Тот первый раз… когда только началось. В тот первый раз ей было тринадцать. Она бегала вместе с братом к горной реке, там они брызгались водой, ловили рыбу острогой и дурачились. Оба намокли до нитки… и она сняла с себя всю одежду. И он снял. Они только смотрели. Долго. Потом, когда одежда высохла на солнце, молча ушли домой. Больше Ибрагим с ней не играл и к реке не ходил.

А потом… потом они начали ссориться. По каждому поводу и без повода. Словно