* * *

После этого оба посольства быстро ретировались. Западные посланники, невзирая на темное время суток, уехали сразу после приема, обсудив с аттилой лишь какие-то незначительные дела, а восточные тронулись в путь под утро, оставив в селении сундуки с дарами, присланными императором Феодосием. С ними уехал отец Ореста. А сам Орест проводил имперцев и пошел доложить об отъезде.

В доме, где принимали гостей, остались только свои, и теперь человек, которого называли аттилой, стоял в стороне, а на ложе уселся тот самый чернявый воин, что велел отправить карлика в дар Аэцию. Этим чернявым воином был сродник Онегесия Скотта, устроивший весь этот маскарад для послов.

— Ну, что? Исполнено как подобает? — спросил он, увидев входящего в зал Ореста.

— Как подобает, — ответил Орест с любезной улыбкой. — Ты хорошо постарался. Те, кто изображал аттилу и Онегесия, выглядели правдоподобно.

— А что с Эдиконом?

— Об этом не беспокойся. Я заставил его замолчать навсегда.

* * *

Окоченевший труп Эдикона валялся в сарае, наспех сколоченном у реки. Вскоре туда же сложили трупы селян, а сарай обложили снаружи сеном и подожгли. Скотта боялся огласки и решил избавиться разом от всех, кто мог его выдать. Селян пригласили, будто бы для раздачи золота, и перебили всех до единого. Не пощадили ни стариков, ни детей. Убивали даже младенцев в люльках. А пока полыхал погребальный костер, Скотта с Орестом делили золото, которое сумели присвоить, подсунув послам подставного аттилу. Половину добычи вместе с роскошными подношениями забрал себе Скотта. Какая-то часть досталась Оресту. Остальное предназначалось их тайному вдохновителю. Звали его Хрисафий. Он был евнухом и ближайшим советником императора Феодосия. Отвезти ему причитавшуюся долю золота должен был Эдикон. Именно с ним договаривался Хрисафий. За услугу были обещаны покровительство и поддержка, в которых Эдикон не очень-то и нуждался. Зато нуждался Орест. Не видя другого способа устранить Эдикона с пути, он подловил его одного на конюшне и зарубил валявшимся там топором. Произошло это вечером накануне приема послов. Эдикон зачем-то взнуздал коня, но не успел увести из конюшни. Тяжелый удар по затылку свалил его наземь. Теперь вспоминая об этом, Орест задавался вопросом, куда Эдикон направлялся — один, на ночь глядя, никому ничего не сказав?

— Наверное, собирался помыть коня, — нашел объяснение Скотта, когда Орест поделился своим беспокойством.

— Наверное, — согласился Орест, но голос внутри возразил, что Эдикон был в дорожной накидке. Да и сбруя, надетая на коня, для купания не нужна.

— Пойду-ка и я собираться. А то начнется гроза, и дорогу размоет, — сказал он Скотте.

Сундук, предназначенный для Хрисафия, погрузили в повозку и прикрыли сверху соломой. Орест уселся рядом с возницей. Скотта отправил своих людей проводить его до реки. Там возле зарослей камыша поджидала большая торговая лодка, которую снарядил Хрисафий.

* * *

Дорога к реке пролегала через лесные дебри. Пока проехали половину пути, в лесу потемнело и стало тихо. Слышалось только скрипенье колес о сухой валежник. Убаюканный этим звуком, Орест задремал. Внезапно его разбудили какие-то крики. Он резко открыл глаза и глянул перед собой в темноту. Повозка стояла на месте, а впереди творилась какая-то кутерьма. Всадники сбились в кучу. Несколько голосов говорили одновременно. Один из них показался Оресту знакомым. Сидевший рядом возница тоже его узнал.

— Аттила, кажись, — произнес он тихо.

«Аттила?..» — похолодел Орест. С чего бы ему появиться? Послов принимали тайно. Аттила об этом не знал. Вернее, не должен был знать.

Орест приказал вознице остаться в повозке, а сам потихоньку спрыгнул на землю и, схоронясь за кустами, незаметно пробрался вперед, туда, где вели разговор. У одного из всадников, загородивших дорогу, были вихрастые светлые волосы и узнаваемая броня. Такую носил аттила. Орест узнал его даже в потемках, ошибки быть не могло. Присмотрелся к другому всаднику — Онегесий. Значит, они приехали вместе. Онегесий вечно следовал за аттилой и был ему вроде брата.

— Эдикон не с вами? — послышался грозный голос, и Ореста словно огнем опалила догадка. Эдикон рассказал им об уговоре с Хрисафием, и они решили нагрянуть в селение, чтобы поймать подставного аттилу. Но Орест убил Эдикона, и тот не успел их позвать. В памяти промелькнули события этого дня. Вот зачем Эдикон приходил на конюшню. Собирался ехать к аттиле…

Орест ощутил, как к горлу от страха подкатывает комок. Надо скорее вернуться к Скотте, предупредить о приезде аттилы, и тогда они вместе оспорят слова Эдикона. А золото спрячут…

Орест огляделся по сторонам. Вокруг — непролазная темень. Добраться в селение раньше, чем всадники, у него не выйдет, а, значит, выход только один — бежать и как можно скорее, но не в селение, а гораздо дальше. В Константинополь. К Хрисафию под крыло. Там его не найдут даже боги. А Скотте придется выкручиваться самому.

Скотта

Расправа была короткой. Из зали́того кровью зала выносили убитых. На полу лежали вповалку. Растерзанные тела истекали кровью, словно скотина на бойне.

В живых оставили только Скотту.

У него отобрали меч, разорвали рубаху. Он стоял на коленях, по пояс раздетый, и бубнил про свою невиновность — его оболгали, он ничего не знает, приехал в селение только что, ни Ореста, ни подставного аттилу не видел и не имеет понятия, откуда здесь появилось золото.

— А кто имеет? — не выдержал Онегесий. — Эдикон назвал твое имя. Сказал, что Хрисафий давно тебя подкупил.

— Он солгал. Ты ведь знаешь людей, — не сдавался Скотта. — Их зависть липче смолы. Вот и стараются меня очернить.

— Не прикидывайся ягненком.

— А кем прикинуться? Виноватым? Аттила сразу меня закопает. Я и рта не успею открыть.

— Успеешь. Я за тебя заступлюсь.

— Заступишься?..

— Заступлюсь. Когда я тебя подводил?

Онегесий выжидательно посмотрел на Скотту, и тот затянул свою старую песню. При других говорить не будет. Только один на один.

Точно так же он вел себя, когда был дружинником Во́дима, подло убившего брата аттилы. Скотта поклялся тогда, что у Водима он недавно и ни в чем не замешан. Онегесий поверил и поручился за него своей головой. Но на этот раз все было малость иначе. Виновность Скотты не вызывала сомнений.

— Освободите его, — приказал Онегесий.

Скотту освободили, позволили подняться на ноги, а те, кто его держал, удалились.

В зале потух очаг, и было холодно. Скотта замерз. Видя, как он дрожит, Онегесий набросил ему на плечи свою накидку.

— Ну, говори. Чего там у вас с Хрисафием, — произнес он будничным голосом, словно они обсуждали какие-то незначительные дела.

— Да что говорить-то… — Скотта забегал глазами, словно пойманный вор. — Сперва Хрисафий давал поручения Во́диму. Теперь дает поручения мне.