Шрифт:
Закладка:
– Послушай, Джордж, хочу заметить, что на тебя это совсем не похоже. Возможно, ты вчера съел…
нет, ты ел то же, что и я, если только не в этом гнусном клубе. Ты ел там что-нибудь?
– Нет, нет, ничего, только выпил чашку чая да съел хлеб с маслом. Я действительно не знаю, как объяснить мой сон. Ну, ты ведь знаешь, как можно объяснять сны, вспомнив, что видел или что читал. Послушай, Мери, мне снилось… если тебе интересно…
– Мне интересно, Джордж. Рассказывай, я остановлю тебя, когда понадобится.
– Ладно. Только видишь ли, его нельзя назвать ночным кошмаром в обычном смысле этого слова, потому что никто со мной не разговаривал, да и не трогал, и тем не менее все это было так реально, прямо страшно. Сначала я сидел, нет, ходил по какой-то старой комнате с панелями. Там был камин, в нем горели бумаги, а я почему-то сильно беспокоился. Кто-то… кажется, слуга… я помню, как сказал ему: «Лошадей, да побыстрее». Потом я ждал, и тут услышал, как несколько человек поднимаются наверх. Был такой шум, будто шпоры стучат о дощатый пол. Дверь отворилась, и произошло то, чего я ждал.
– Да, и что же?
– Понимаешь, не знаю. Какое-то нервное потрясение обычно выводит тебя из кошмара. Ты либо просыпаешься, либо все исчезает. Потом я оказался в большой, с темными стенами комнате… и, по-моему, тоже с панелями. Там была куча народа, и я, совершенно очевидно…
– Тебя, как я понимаю, судили, Джордж.
– О господи! Да, Мери, тебе что, тоже снился этот сон? Как странно!
– Нет, нет. Я почти не спала. Продолжай, Джордж, я потом тебе все объясню.
– Хорошо, меня действительно судили, и вопрос, без сомнения, стоял о жизни и смерти – я это чувствовал. Никто не выступал в мою защиту, и где-то сидел самый страшный человек… на скамье; и должен заметить, что именно он и издевался надо мной самым бесчестным образом и извращал все мои ответы. А какие гадкие вопросы он задавал!
– Какие?
– Ну, где я был в определенные дни; про письма, которые я якобы писал; почему я уничтожил какие-то бумаги. А когда я отвечал, он прямо-таки запугивал меня своим смехом. Не знаю, как объяснить тебе, Мери, но это был настоящий кошмар. Я совершенно уверен, что такой человек существовал когда-то в действительности, и каким же он, должно быть, был негодяем Он говорил такое…
– Спасибо, но об этом я не желаю слушать. Я могу и сама сходить на поле для гольфа. И чем же это кончилось?
– Меня осудили – он все сделал для этого. Мне бы очень хотелось, Мери, передать тебе то напряжение, которое последовало затем и, как мне казалось, никак не прекращалось. Я все ждал и что-то писал. Я знал, что это для меня крайне важно. Я ждал ответа, а он не пришел, и вот я вышел…
– Ага!
– Почему ты так говоришь? Ты что, знаешь, что я видел?
– Был серый холодный день, шел снег, и где-то рядом с тобой горел костер?
– Боже милостивый, да! Тебе смылся этот сон! Разве нет? Тогда странно! Да, меня казнили за государственную измену. Помню, я лежал на соломе и меня сильно трясло, потом я должен был подняться по ступенькам, и кто-то держал меня за руку, помню, как вижу кусок лестницы и слышу крики толпы. Наверное, я теперь не смогу выдержать толпу и ее крики. Тем не менее до главного, к счастью, дело не дошло. Сон прервался, и у меня в душе как будто прогрохотало. Но, Мери…
– Я знаю, что ты хочешь меня спросить. По всей видимости, это что-то вроде чтения мыслей. Вчера заходила мисс Уилкинс и рассказала мне о сне, который ее брат видел в детстве, когда они жили здесь, и я, безусловно, о нем думала, когда проснулась ночью от этих ужасных криков совы и хохота этих типов в кустарнике (кстати, проверь, не натворили ли они там чего-нибудь, и сообщи в полицию). Так вот, я предполагаю, что, когда ты спал, мои мысли невероятным образом попали тебе в голову. Да, все это очень странно, и мне жаль, что я доставила тебе столь беспокойную ночь. Тебе следует провести сегодняшний день на свежем воздухе.
– Да сейчас-то все в порядке, но я схожу в клуб и, может, поиграю. А что будешь делать ты?
– У меня полно дел, и если мне не помешают, после обеда займусь рисованием.
– Правда… мне так хочется увидеть твой рисунок.
В кустарнике все оказалось в порядке. Мистер Анструтер с легким интересом обозрел местоположение будущего розария – выкорчеванный столб все еще лежал на земле, рядом зияла яма.
Коллинз, как выяснилось, чувствовал себя получше, но работать был еще не в состоянии. Он, через жену, выразил надежду, что ничего неправильного не сделал. Миссис Коллинз добавила, что в Уэстфилде слишком много треплют языками, особенно старики – такое впечатление, что они живут в приходе дольше, чем другие.
Но установить, что было сказано, так и не удалось. Известно было лишь одно: Коллинза это сильно расстроило и все это была чушь собачья.
Подкрепившись ланчем и коротким сном, миссис Анструтер удобно устроилась на своем стульчике на тропе, ведущей сквозь кустарник к воротам церковного двора. Любимыми объектами для зарисовок числились деревья и здания, а с этого места хорошо были видны и те, и другие.
Она порядком потрудилась, и к тому времени, как лесистые холмы с запада начали загораживать солнце, рисунок стал выглядеть очень неплохо. Она бы и продолжала свое кропотливое занятие, но стало быстро темнеть. Заключительные штрихи придется отложить на завтра.
Она встала и двинулась к дому, на ходу останавливаясь, дабы полюбоваться прозрачным зеленым небом на западе.
Пробираясь сквозь темные кусты, она замерла у выхода на лужайку и, бросив взгляд на спокойный вечерний пейзаж, подумала, что на горизонте, должно быть, виднеется башня одной из церквей Рутинга.
Тут слева в самшитовом кусте прошуршала птица (наверное), она обернулась и вздрогнула – из куста на нее глазела маска, как ей показалась в первую секунду, которую надевают пятого ноября.
Миссис Анструтер стала вглядываться.
Это была не маска. Это было лицо – огромное, гладкое и розовое. По его лбу катился градом пот, скулы были чисто выбритыми, а глаза
