согнул меня пополам. Я успела проехать всего несколько станций, как появилось нестерпимое желание посетить уборную. Московское метро не приспособлено для больных людей. Ни пандусов для колясок и маломобильных пассажиров, ни общественных туалетов. До этого я никогда не обращала на эти мелочи внимания, но столкнувшись с естественной физиологической потребностью, сразу поняла бедственность своего положения. В столь ранний час, когда весь город едет на работу, торговые центры, куда можно было бы зайти, чтобы посетить уборную, еще не открылись. Усилием воли я терпела и старалась не пить воды, хотя и без этого ощущения были такие, словно наелась арбуза и теперь вся жидкость стремилась покинуть организм. К зуду добавилась боль в пояснице, словно мешки таскала всю ночь. Стараясь не разреветься, я глотала обезболивающие. У Матвея с утра были сложные операции, и в перерывах он делился эмоциями, хвастался своими решениями, хотел участия и восхищения, а я говорила только о том, как мне плохо. Хотелось выть от боли и не было положения, в котором телу становилось бы легче.

Наконец я попала на узи. Доктор стала первым человеком, который отнесся с пониманием и сочувствием к моей ситуации. От её ласкового голоса я чуть не расплакалась от жалости к себе и усталости. Была готова сделать всё, что она скажет, лишь бы эти мучения закончились и больше никогда не повторялись. Выслушав жалобы и предысторию, милая женщина в очках заверила, что ничего не найдёт. Нерегулярный секс был причиной моего состояния. Синдром медового месяца действительно существует. Выписав другие обезболивающие и антибиотик для снятия воспаления, доктор пожелала нам как можно скорее определиться с планами. И конечно заглянуть к гинекологу, на всякий случай.

Вернувшись домой, я без сил упала в постель. Матвей ещё не освободился, и записав короткое голосовое о своих приключениях и выводах врача, уснула. Утром я ожидала услышать скабрезные шуточки и гордость, что он оказался прав, но ещё и сочувствие. Но он был весь в обиде и претензиях.

Уставшим голосом он рассказывал про операции, уделив всего минуту моей ситуации и выводам врача. Конечно, он был доволен, что был прав, но не высказал и слова сожаления. Зато упрекнул меня в отсутствии интереса к событиям его дня, ведь вчерашние операции могут лечь в основу его дипломной работы.

– Любовь моя, я горжусь тобой. Что ещё я могу сказать? Ведь я ничего в этом не понимаю, и пока ты не объяснишь всю важность операции, я даже не знаю, как реагировать. Для меня всё, что делаешь, вызывает восхищение! Но пойми и ты меня: я провела ужасный день, мотаясь по всему городу, меня накрыл приступ, болела спина – у меня не было сил даже вникать в твои слова!

– Вот именно! Ты никогда меня не слушаешь, говоришь только о себе! Когда ты забеременеешь и родишь, я вообще буду не нужен? Выполню свою функцию по зачатию, а потом ты полностью сконцентрируешься на ребенке?!

Я молча мигала глазами несколько секунд, пытаясь осознать его слова. Впервые за полгода выяснилось, что я, оказывается, его не слушала и не интересовалась его жизнью. Меня восхищали его увлечения фотографией, техникой и инвестициями, познания в бизнесе, но видимо недостаточно бурно высказывала свой восторг. Отсутствие просьб рассказать о чем-то подробнее он воспринимал как равнодушие к его увлечениям. Но мне действительно было не очень интересно слушать его монологи про очередные нововведения Apple или стоимость их акций. Комментарий про ребенка от медика и вовсе лишил меня дара речи. Конечно, первое время так и будет, потому что маленький человек абсолютно беспомощен, а он, взрослая детина, в состоянии сам о себе позаботится. Я не могла понять, почему нужно объяснять такие очевидные вещи человеку, который за последние несколько лет десятки раз принимал роды во время стажировки в родильном отделении.

– Извини, что не проявила должного внимания к твоему дню, но мне было хреново. Это отравляет мою жизнь уже вторую неделю, и я чертовски устала глотать обезболивающее и гадать, когда накроет следующим приступом! В Америке ты помогал мне, как мог, и я ценю это, но сейчас я справляюсь с этим одна и даже не могу обнять тебя вечером, чтобы мне стало легче! Я могу не говорить об этом, но с этим важно разобраться, потому что я не хочу в декабре провести две недели так же, как мы провели прошлую. И ты тоже этого не хочешь! Так что хватит делать вид, что это ерунда, и тебя не касается. Иначе ты пальцем меня не тронешь, пока я не перееду.

В Москве ко мне вернулась способность отстаивать свои границы, а не согласно кивать, переваривая его слова и решения. Он не нашелся, что ответить на мою тираду, и мы распрощались, вернувшись каждый к своим делам. До конца дня мы не обменялись ни словом. Чтобы как-то поднять себе настроение, после работы я отправилась в кино. Перед сеансом позвонил Матвей.

– Иду в кино. Одна, – добавила я прежде, чем он задал вопрос, с кем это собралась так «романтично» провести вечер.

– Я звоню извиниться. Ты весь день молчала, я тоже успокоился и понял, что ты права. Извини, на работу меня хватает, а на личную жизнь не очень, и иногда я взрываюсь. Но ты умеешь ответить и погасить этот огонь. За что я тебя ещё больше люблю.

Я всё ещё злилась на него, но оценила, что он первый пошел мириться. После той ссоры в Орландо я запомнила, что ему сложно признавать свои ошибки и тем более извиняться за них. Пообещав быть внимательнее друг к другу и заботливее, мы попрощались, решив, что инцидент исчерпан.

Утром он продолжил извиняться. По дороге на работу я слушала голосовое, в котором он признался, что после моего отъезда каждый день разлуки дается ему особенно сложно. «Я, на самом деле, очень переживаю за тебя и, конечно, хочу, чтобы эта проблема как можно быстрее решилась. Я видел, что ты соглашаешься заниматься любовью, потому что это было нужно мне, а не потому, что ты сама этого хотела. Я понимаю, что тебе было больно, и не хочу, чтобы это повторилось. Если придется, возьму себя в руки и вообще не буду тебя касаться до твоего переезда. Хотя признаюсь, это будет очень сложно. Но я люблю тебя, и не хочу быть причиной твоей боли. Для меня нет ничего важнее твоего здоровья». Мы закрыли тему.

Но я не оценила в полной мере, как после моего отъезда увеличивалось его напряжение. На словах он всё понимал, но его реакции с каждым разом становились более эмоциональными. Вернувшись в Москву, я настроилась на марафон длиной в три месяца, планируя вылечиться, сделать операцию на глаза, собрать все документы об образовании и морально созреть на переезд. Взяла эмоции под контролем, и выбрала не бередить лишнего душу страстными взрывами переживаний, считая, что для нас обоих так будет лучше. Матвей переносил разлуку хуже. Считал, что всё уже решено, и ждал от меня, что буду жить его проблемами и заботами о нашей будущей жизни. Я пыталась жить свою обычную жизнь, набравшись терпения до следующей встречи, он же надувался как воздушный шарик, который вот-вот лопнет. Всю злость и тоску из-за моего отъезда он направлял на меня же, стоило сказать что-то не то или отреагировать не так, как он хотел.

Глава 34. Не могу ничего обещать.

Наступил вечер накануне коррекции зрения. Я нервничала, но совсем чуть-чуть – несколько лет назад такую же операцию делала старшая сестра, поэтому примерно понимала, чего ждать. Но именно в этот день у нас случился очередной сложный разговор.

Сначала ничего не предвещало беды. Матвей ездил к родителям, впервые с тех пор, как я уехала. Постельное белье давно сменили, но всё напоминало обо мне. Он уже не шарил рукой по кровати, тщетно пытаясь нащупать меня во сне и прижать к себе, но иногда