— Конно-пехотный батальон Хорунженкова, — принялся перечислять я. — По роте от каждой из дивизий. Обеспечение едой на неделю похода с собой — на вас. Еще возьмем отделение доработанных тачанок. Поручик Славский, как прошли испытания новых механизмов, не подведут в бою?

— Рессоры — идеально, можно стрелять на ходу. Не так точно, но можно! — поручик сиял настолько искренне, что, казалось, он сам не только изобрел, но и собрал каждую из тачанок и еще по пулемету в придачу. — Поворотный механизм после ночи или дождя может клинить, нужно смазывать, но все стрелки в курсе. Стопором и прицелом тоже умеют пользоваться.

— Как, кстати, отремонтированные пулеметы?

— Стреляют. Перегрев держат. Тестовый на полигоне пропустили через десять тысяч выстрелов, все в порядке! — Славский посмотрел на меня с легкой обидой.

Жалко ему, что мы один ствол угробили и целую прорву денег на патроны спустили. Иногда не офицер, а чисто ребенок. Нет бы вспомнить, что полностью испытание прошел только второй пулемет, а первый… Кто бы знал, что сделать идеально подходящие по размеру детали недостаточно, нужно учесть еще и вес. Мы вот с китайцами не учли, Максим заклинило — в итоге пришлось перезаказывать почти всю затворную группу, ну да… Так даже и лучше. Тяжело в учении, легко в бою.

— Дальше, — продолжил я. — Сотник Врангель, с вас конная сотня и помощь в перегоне той мортирной батареи, что мы доработали для перевозки…

Совещание только начиналось.

Глава 15

Занавески на окне, зеркало, две свечки. Николаевской дороге уже больше полусотни лет, а вагон, где можно было бы работать, не теряя ни минуты, все никак не изобретут. Вон, на тверском заводе уже двухэтажные собирают[1], почти рота за раз взлезть сможет, а для чиновников не спешат ничего делать. Коллежский секретарь Огинский покачал головой, а потом снова сосредоточился на отчетах, которые ему нужно было просмотреть.

Вагон начал стучать, перебегая стрелки на подходе к Москве, и Владимир Иванович все-таки отложил бумаги. Иногда лучше подождать и потом сделать больше, чем рвать жилы и в итоге не успеть. Вот его младший брат решил, что будет строить карьеру на войне, даже остался в свите Куропаткина, потерявшего свой министерский портфель. И стоило ли оно того? Коллежский секретарь покачал головой, про себя, впрочем, радуясь, что скоро увидит Кирилла. Чины важны, но семья еще важнее, особенно когда твоему роду, твоей крови уже сотни лет.

Не то что этим выскочкам… Огинский на мгновение задумался, кто в последние годы умудряется прорваться в министерские кресла. Низкие люди с низкими мотивами, но даже они могли посвящать себя работе и за это можно было простить им некоторые слабости. С другой стороны… В окне показались платформы и фонари Николаевского вокзала: сегодня там было не очень людно. Что и не удивительно, учитывая, какой человек должен был присоединиться к их поездке.

Враг их партии, но в то же время Владимир Иванович искренне уважал Сергея Александровича. Великий князь, дядя царя, председатель Православного палестинского общества и Исторического музея — даже тень Кровавого воскресенья не омрачила его славы. И вот они вместе с Сергеем Юльевичем Витте вместе отправятся на Дальний Восток… Коллежский секретарь на мгновение задумался, почему и ради чего такой интерес к той малой войне. Но ответов у него не было.

Резкий гудок. Владимир Иванович чуть не уронил правый подсвечник, когда, обгоняя их на считанные метры, к соседней платформе подошел еще один поезд. Тоже министерский… Потребовалась всего пара мгновений, чтобы узнать поставленный третьим в состав вагон Вячеслава Константиновича Плеве. Мысли Огинского заметались, пытаясь понять, что это могло бы значить, но тут из-за окна донесся разговор обычных железнодорожных работников.

— Общий состав надо будет собрать.

— Почти десять вагонов первого класса… Придется эшелон артиллерийского управления на запасные пути перевести.

— Ничего. Меньше будут стрелять, больше солдат выживет.

— А может, наоборот? Меньше будут стрелять, и больше наших убьют?

— Ну, ты какие-то глупости говоришь.

— А ты нет? У меня, кстати, младший брат сегодня на восток уезжает, добровольцем.

— Ну ладно тебе, не горячись.

— А чего не горячиться? Сегодня уедет, 15 июля там — лето, самое жаркое время на войне. Так что чем больше мы вагонов к нашим сможем пропустить, тем лучше…

Владимир Иванович отвлекся от разговора, в котором уже больше не было ничего интересного. Значит, Плеве тоже поедет с ними, и уже 15 июля[2] они все будут на месте. Огинский не понимал почему, но ему казалось, что в этот момент изменилось что-то очень важное.

Впрочем, долго сидеть без дела он себе позволить не мог. Работа никуда не делась, а под Тулой, в крайнем случае под Ряжском, министр о нем точно вспомнит.

* * *

Тонояма Танегучи поднял покрытые кровью руки.

— На сегодня хватит, — кивнул он ассистирующим ему фельдшерам и младшему доктору Тайдзи.

Те тут же бросились прибираться: три застывших на операционных столах тела были определенно мертвы, и с ними можно было уже не церемониться.

— Что думаете, господин главный военврач Танегучи? — Тайдзи вежливо поклонился, задавая уже ритуальный вопрос. Именно так, отвечая своему помощнику, начальник медчасти первой армии Куроки приводил в порядок и структурировал свои мысли после очередного эксперимента.

— Думаю, что исследования переломов в основании черепа мы пока оставим. Слишком хрупкие там кости, чтобы можно было рассчитывать на успех операции.

— Может быть, нужно просто больше времени? Мне показалось, что сегодня у вас почти получилось!

— Случайность, — отмахнулся Танегучи. — Тем более, генерал просил не очень проявлять себя, пока мы стоим на месте и ждем подкреплений. Китайцы могут начать волноваться. Вот если бы мы могли использовать русских пленных, было бы гораздо удобнее, но император все-таки ратифицировал Гаагскую конвенцию 1899 года. Мы не можем подвести своего микадо.

— Да, жалко, китайцы слишком хрупкие, — закивал Тайдзи. — И имитировать именно боевые раны довольно сложно. Если бы только начальник штаба Матсуиши разрешил вам провести по ним тестовые стрельбы…

— Если будем наступать, уверен, мы еще обязательно договоримся. А пока можно сосредоточиться на изучении нервных болезней.

— Вы делаете большое дело, господин Танегучи. Когда-нибудь потомки будут с уважением повторять ваше имя.

Они не договорили,