Но есть одна проблема. Точнее, две, одна вытекающая из другой.

Одуван так и не выходит на связь, ее телефон тупо выключен. А я мечусь как зверь в клетке в своей холостячной квартире, пытаясь понять, что делать дальше. Сорваться к ней в три часа ночи, поднять на уши весь дом?

Блядь.

Ожидаема, утром я появляюсь в офисе раньше всех: злой, бешеный, после бессонной ночи и пачки сигарет. Секретарша получает первоклассный нагоняй за то, что опоздала на сорок восемь секунд. Через полчаса у меня на столе лежит пачка объяснительных от всех, кто пришел с опозданием, и я развлекаюсь тем, что не читая, сминаю их в мячики и пытаюсь изобразить лучшэго игрока НБА.

— Позови ко мне Ларину, — говорю деревянным голосом, когда секретарша приносит кофе и еще раз лепечет слезливым голосом, что ей пришлось вернуться, потому ее толкнули на улице – и она была вся мокрая и грязная.

Она уходит но через минуту возвращается и сообщает, что Ларина позвонила утром и предупредила, что заболела и с сегодняшнего дня у нее больничный. Наверное, эта новость очень радикально меняет выражение моего лицо, раз моя многострадальная помощница пулей вылетает за дверь даже не дождавшись, что я ее отпущу.

Заболела, значит?

Черта с два, эта неуравновешенная малолетка просто тупо от меня спряталась.

Когда кое-какие из моих старших товарищей говорили, что отношения с малолетками — это всегда головняк и геморрой, я решил, что меня это точно не коснется. Соня ведь умная, она не будет устраивать истерики и прятаться в надежде, что я приползу в соплях, извинениях и с букетом в зубах. Я был уверен, что она не из той породы.

Я ошибся?

Не люблю ошибаться, но я реально просто не знаю, что еще думать.

И самое поганое, что у меня нет ни единой возможности как-то до нее добраться. Чтобы взять штурмом эту башню, придется сперва убить папочку, а это не какой-то там хилый дракон. Это каток, который запросто может превратить меня в говно одним щелчком пальцев. Вопрос в том, готов ли я ради Одувана лишиться всего, над чем убивался всю свою жизнь.

Я даю задание доверенному человеку сделать перевод на Юлин счет, раздаю наряды всем сотрудникам и прошу отдел кадров подготовить документ о том, что в понятие корпоративной этики теперь будет включено и любое распространение информации о ее сотрудниках третьим лицам. На меня смотрят как на идиота, но у них нет выхода. Строго говоря в моем праве постановить, что все женщины должны приходить на работу в чулках розового цвета, и им останется либо смириться, либо уволиться.

Остается последняя надежда — застать Соню в университете после занятий. Что я и делаю, на этот раз используя личный автомобиль.

Но и на занятиях ее тоже нет, и по той же уважительной причине — грипп, тяжелый минимум десять дней.

Только после этого я начинаю понимать, почему лев из басни Крылова не выпотрошил собачонку, которую ему отдали на съедение. Сейчас мне тоже чертовски необходима моя мелкая зараза. Хоть я и жутко голоден и кошмарно зол, и вообще в бешенстве. Необходима, чтобы просто обнять ее, почувствовать запах и больше никогда не отпускать.

А уже потом, когда прикую ее наручниками к батарее, используя все богатство и глубокий смысл великого и могучего крепкого русского слова, сказать ей, как она меня заебала за эти два дня.

ТО есть, уже три.

А потом четыре и целую неделю, которая вообще проходит как в тумане, потому что вся моя жизнь сосредотачивается между офисом и квартирой, где я продолжаю предаваться хандре и ритуалам табачного самоубийства легких.

Пока в один из вечеров, тупо переключая каналы, не натыкаюсь на то, что переворачивает мой скучный быт с ног на голову. Целая куча фотографий с какого-то благотворительного вечера, на котором Ларин присутствует со всем семейством.

Только сейчас на одну единицу больше, чем неделю назад, потому что моего младшего брата, за которого Соня держится, словноо за спасательную соломинку, журналисты уже называют «полезным приобретением Ларина».

Соня и Младший. Вдвоем. С такими счастливыми рожами, что я выплевываю обратно в стакан порцию коньяка, которую так и не смог проглотить из-за спазма гортани.

Что-то болезненно раздирает мне грудь. Продирается как будто через пищевод, вверх по ребрам, как по трамплину, переставляет лапы и облизывает кости ядовитым языком. Я словно тот несчастный в космическом хорроре, который подхватил смертельный вирус и вот-вот «родит» чудовище.

Даже на всякий случай расстегиваю рубашку, точнее раздираю ее к чертовой матери, провожу ладонью по груди — все целое, нет никакой головы Чужого. Но, сука, болит так, что хочется выхаркать собственные легкие.

Я пытаюсь найти взглядом пульт, чтобы не видеть и не слышать счастливую идиллию, которая вываливается на меня с экрана телевизора, как мертвая девочка с черными волосами в известном ужастике, но его словно сожрал невидимый монстр, который питается пультами. Уже почти полностью не контролируя себя, натыкаюсь на шнур и беспощадно выдираю его из сети. Наверное, если бы меня прямо сейчас долбануло током, мне стало бы легче.

Но мой ангел-хранитель всегда «на стреме»: и захотел бы проваляться в отключке пару дней — так не даст.

Что это вообще за херня творится прямо у меня под носом?!

Я помню, как расквасил Сашке нос, как он валялся в лифте вообще почти невменяемый и ржал мне в лицо окровавленными зубами. Даже когда двери захлопнулись и его потащило вниз, он продолжал орать, что заберет Соню себе. Но я и в страшном сне не мог увидеть, что вся эта херня случится на самом деле, и всего через неделю.

Когда мы с ним вообще общались последний раз? Вот в тот день и все. Я вообще всю неделю веду монашеский образ жизни, если представить, что офис — это большая проходная келья, в которой я время от времени злобствую, а мне приносят кровавые жертвы, чтобы задобрить.

Неделя — и Одуван свалила обратно к моему брату.

Как такое возможно? Все из-за того, что я грубо попросил ее не закатывать истерики?

«Мужик, она же просто ребенок чего ты ждал?»

Почему, блядь, мой внутренний голос разговаривает с акцентом Карлсона?

Я снова не сплю всю ночь: напиваюсь, как скотина, много курю и в конце концов начинаю разговаривать с пустой бутылкой «Хеннесси», потому что только она и может меня понять.

Мне до такой степени хреново, словно на моих яйцах слон станцевал лезгинку и ирландский степ.

Где-то под утро, когда в башке не остается ни единого просвета, я слышу звонок в домофон и женский голос, который кисло просит впустить ее, кажется, для важного разговора. Только с третьего раза попадаю в огромную зеленую клавишу, которая непостижимым образом прыгает туда-сюда по всему циферблату.

Помню, что комната вдруг наполнилась знакомым ароматом духов.

Помню, что меня от него чуть не стошнило на хозяйку.