Шрифт:
Закладка:
«Выходи, Илья, поскорехоньку,
А не для тебя ведь гроб устроен-то,
А мне-то, я думаю, подойдет теперь».
Илья-то вышел с гроба, воспрогoворит:
«Не лажно те ложиться во этот гроб, —
Тебе ведь с гроба нунь не повыйти ведь».
Да как-то только лег-то ведь Святогор-то ведь,
Да гроб-то по его будто есть.
«Прикрой-ка ты еще да ведь крышку-то, —
Крышка тут рядом да лежит-то ведь».
Как клал Илья да ведь крышку ведь
На того ли на Святогора на него-то.
«Как сымь-то ты крышку ведь».
Илья принялся он да за крышку ведь, —
Как крышка тут будто приросла,
Никак не мог, не может да ведь крышки взять. <…>
Попытался Илья мечом крышку изрубить (рис. 51), да не тут-то было: на месте каждого удара тотчас же появлялся железный обруч, еще сильнее охватывая гроб. Так и не смог Святогор из ловушки выбраться (данный эпизод, кстати, совпадает с древнеегипетским мифом о кончине Осириса, что доказывает их общее происхождение). Понял Святогор, что смерть пришла. Была в смертной гробнице щелочка (по другим вариантам – окошечко). Через нее-то и произошел акт передачи силы и старшинства от Святогора к Илье, который носит ритуально-мистический характер: Святогор лежит в каменном гробу, и в этот момент «пошла из него да пена вон»[27]. При помощи этой таинственной «пены» и совершился акт передачи силы от одного богатыря к другому:
Говорил Святогор да таково слово:
«Ты послушай-ко, крестовой ты мой брателко!
Да лижи ты возьми ведь пену мою,
Дак ты будешь ездить по Святым горам,
А не будешь ты бояться богатырей,
Никакого сильнего могучего богатыря». <…>
Ну и, конечно, главный завет, данный Святогором перед смертью Илье: «Можешь ты воевать, доброй молодец, / Зачишшать [так!] свою Россиюшку».
Рис. 51. Илья Муромец пытается освободить Святогора из гроба. Художник Иван Билибин
Александр Асов считает, что русский богатырь Святогор был одновременно и Атлантом. С этим можно согласиться. Если принять точку зрения, высказанную еще Аполлодором в «Мифологической библиотеке», согласно которой Атлантида тождественна северной Гиперборее. В XVIII веке данную концепцию обосновал известный астроном и политический деятель Жан Сильвен Байи (1736–1793). В таком случае в ряде наиболее архаичных былин мы находим глухие отзвуки былых гиперборейских времен. Об этом же свидетельствуют и сказания о других русских богатырях, и в частности о Вольге.
Вольга
Во многих текстах былин о Вольге, записанных в разных местах, он именуется Волхом (В)сеславьевичем, то есть «волхвом». В дальнейшем в народном представлении архаичный образ Вольги даже слился с исторической фигурой другого волхва и князя-жреца – Олега Вещего. Вместе с тем в имени Волх (Вольга) скрыт еще один более глубокий пласт, связанный со старославянским названием «великана» – «волот» (оба слова – однокоренные). Волх Всеславич он и волхв, и волот (великан). Это многое проясняет в весьма загадочном былинном образе, естественно вписывающемся (вместе с исполином Святогором) в общекультурную концепцию и легендарную историю, согласно которой в древнейшие времена на земле обитала особая раса людей-великанов.
Рис. 52. Дружина Вольги. Художник Иван Билибин
С точки зрения языческого мировоззрения Волх (В)сеславьевич – даже и не имя, а скорее достойный и почетный титул типичного вождя и жреца, предводителя небольшой дружины воинов-профессионалов (рис. 52). Они побеждают не числом, а умением, хитростью, внезапностью, искусной стратегией и тактикой. Сам Вольга – богатырь, способный менять облик, превращаясь то в рыбу, то в птицу, то в зверя. Он и дружинников своих может оборотить в муравьев и вместе с ними незаметно проникнуть во вражескую крепость. В целом же оборотнический «реестр» богатыря таков:
<…> Он-то всех ведь пал хитрей да изо всех мудрей.
Ише тот ли ведь Волх да Светославёвич:
Овернулсэ-то он перво всё серым волком,
Во втрой раз вернулсэ черным вороном,
Он ише же овернулсэ-то оленём-золоты рога,
Он ише же обернулсэ горностаюшком,
Как ише Волх овернулсэ мурашом малым. <…>
В приведенном фрагменте из памяти сказителя выпала еще одна из колоритнейших (воистину – индоарийских!) аватар Вольги – щука (рис. 53). Его рождение – из ряда вон, оно не вписывается в обычную схему рождения былинных героев. По существу Вольга – сын Змея, от которого забеременела его мать-княгиня[28]:
Ходила княгиня по крутым горам,
Ходила она с горы на гору;
Ступала княгиня с камня на камень,
Ступала княгиня на люта змея,
На люта змея на Горыныча,
Вокруг ее ножки змей обвился,
Вокруг ее башмачка сафьянова,
Вокруг ее чулочка скурлат-сукна,
Хоботом бьет ее в белыя груди,
Во белы груди человечески;
Целует во уста ее сахарныя,
От того княгиня понос понесла,
Понос понесла, очреватела;
Носила в утробе чадо девять месяцев. <…>
Рис. 53. Иллюстрация Ивана Билибина к былине о Вольге
Странная, конечно, ситуация, но не вполне безнадежная для понимания и объяснения. Если представить, что в описаниях фантастической любви отвратительного змея и прекрасной молодой женщины в скрытом и трансформированном виде говорится не о пресмыкающемся, а о тотеме змея, то все становится на свои места: представители соседнего племени, клана, поклонявшиеся змею, брали в жены славянских красавиц, и от этого союза рождались будущие богатыри. Можно пойти еще дальше в глубь веков и тысячелетий – в эпоху матриархата, когда женщины сами определяли себе избранников (именно – во множественном числе!), среди которых могли оказаться и представители мужского братства, связывающего свои сакральные ритуалы и традиции со все тем же змеем[29].
Ты меня сватаешь, мама,
Сватаешь, а не спросишь,
Хочу ли я пойти замуж.
Змей меня любит, мама,
Змей любит, возьмет меня в жены.
Под вечер ко мне
