– О, Аллах… – произнес он и потер глаза, надеясь, что это было лишь наваждение.

Но наваждение не исчезло. Его зоркий взгляд уже различал верховых рыцарей, сновавших на расстоянии арбалетного выстрела, нестройные, но многочисленные орды пехотинцев, среди которых виднелись четкие ряды регулярной пехоты, вооруженной копьями и гвизармами, отряды стрелков и несметные толпы крестьян и ополченцев, вооруженных, чем попало: комами, цепами для молотьбы и просто заостренными кольями.

Насир повернул голову и приказал командиру своей личной гвардии – кривоногому и широкоплечему, но толстобрюхому крепышу неопределенного возраста, все лицо которого украшали многочисленные сабельные шрамы.

– Ибрахим! – тот поклонился эмиру. – Ступай к коменданту гарнизона и прикажи, пусть конница готовится к выходу и по моей команде атакует неверных! Всю пехоту, стрелков и горожан на стены!..

Начальник гвардии побледнел и, отведя глаза, ответил:

– Повелитель, боюсь, как бы город не восстал…

– Что?! – закричал Насир, хватая за грудки Ибрахима. – Ты с ума сошел?!..

– Муфтии и духовенство мечетей только что объявили, что признали неверного истинным, единственным и законным наследником пропавшего Билала… – залепетал он, хлопая в растерянности глазами. – Если слух об этом распространится…

– Заткнись, собачий сын, и делай, что я тебе велел! – Насир отшвырнул его. – Пшел прочь! Когда враг у порога армия не слышит вопли муэдзинов, а настраивает слух на звон булата! – Ибрахим попятился спиной к лестнице, но эмир остановил его. – Постой-ка! Сразу после этого спустись в каземат и принеси мне голову этого ублюдка, возомнившего себя правителем Таррагона! Надеюсь, с этим у тебя не будут проблем?..

Ибрахим посерел, часто-часто заморгал ресницами. На его абсолютно лысом и покрытом складками жира лице это выглядело, если не смешно, то весьма неожиданно и трогательно.

– Боюсь, что…

– Что?! – Насир аж затрясся от злости.

– Повелитель, пленник в крепости, а не в застенке цитадели… – Ибрахим отступил еще несколько шагов назад. – Он был ранен и изможден… – Насир подошел к нему и замахнулся кулаком.

Начальник гвардии вжал голову в свои широкие плечи и залепетал. Его неуклюжий, нелепый и испуганный вид заставил Насира засмеяться и, разжав кулак, он опустил руку, наслаждаясь властью и испугом человека, зависящего от него.

– Иди и убей его… – Насир повернулся к нему спиной.

Ибрахим, который, хотя и был его правой рукой и начальником личной гвардии, так устал и измучился от постоянных унижений, насмешек, издевок и откровенных измывательств, что сейчас, когда весь мир, построенный и выстроенный вокруг себя Насиром, рушился и летел в тартарары, решил, наконец, покончить с ним и, заодно, хоть как-то обезопасить и оправдать себя перед новым эмиром, духовенством и народом Таррагона.

Он резким движением выхватил свой кривой ятаган с расширяющимся лезвием и, резко взмахнув рукой, срубил голову мучителю.

Насир даже не успел понять, что с ним произошло. Его голова, кувыркаясь в воздухе, с мягким шлепком ударилась о плиты смотровой площадки и, покатившись, замерла возле резного балкона, откуда простирался изумительный вид на город и окрестности Таррагона.

Немигающие глаза и стекленеющие зрачки некогда того, кто держал в страхе и подчинении тайфу Таррагона и её подданных с равнодушием смотрел на прекрасную картину весеннего рассвета, озарявшего городские стены, купола и башни минаретов своим непостижимым и волшебным фиолетово-розовым сиянием.

Молодое солнце, показав из-за моря свою золотую голову, словно требовательный и избалованный карапуз забирало права у ночи, отгоняя ее к западу и заливая небосвод переливами красок.

Ибрахим подошел к отрубленной голове, поднял ее за волосы и, посмотрел в остекленевшие глаза своего бывшего повелителя, произнес:

– Нет, я лучше отнесу тебя к нему сам… – он нагнулся и снял в отрубленной шеи массивное золотое ожерелье, служившее символом власти над тайфой и некогда принадлежавшее Билалу-бен-Якубу. Теперь оно по праву должно вернуться к его наследнику, признанному духовенством эмирата. И вручить его должен будет ни кто иной, а именно он, Ибрахим…

Он засмеялся, громко и зловеще, потом, снова посмотрел в мертвые глаза Насира, которые безучастно глядели на него завораживающе-леденящим отсутствующим взглядом, нагнулся, сорвал с тела убитого им эмира верхнюю легкую шелковую залитую ярко-красной кровью накидку и, перед тем как завернуть в нее голову, тихо сказал:

– Вот так, Насир, жизнь иной раз поворачивается к нам самым неожиданным боком. Не обессудь, но мне еще очень хочется пожить на этом грешном свете. – Ибрахиму вдруг показалось, что в мертвых глазах срубленной головы мелькнула едва заметная искра злобы и ненависти. Он вздрогнул, по его затылку пробежали мурашки и слегка шевельнулись волосы, росшие на спине, тряхнул головой, отгоняя от себя наваждение. – Э-э-э, братец, мы так не договаривались! Не надо сверкать глазками… – тем не менее, все еще не поборов испуг и зародившиеся в самом сердце какие-то смутные, но явно неприятные, предчувствия, он торопливо обмотал голову эмира накидкой, скрутил ее в узел и, перекинув через плечо, шагнул к лестнице.

По пути его взгляд упал на свой кривой ятаган, залитый кровью. Ибрахим – аккуратист и педант по сути недовольно сморщил лоб, развернулся, наклонился над телом и вытер лезвие об его одежды, после чего, бодрясь и выказывая всему миру, но, прежде всего самому себе, что он беспечен и никакие тревоги не беспокоят могучего начальника гвардии, стал спускаться по лестнице, демонстративно насвистывая себе под нос мотив какой-то мелодии…

– Повелитель, очнитесь… – негр дотронулся до плеча Филиппа. Тот открыл глаза и посмотрел на здоровенного детину. – Что-то суета поднялась в крепости. Будьте мужественны и готовы ко всему… – негр протянул ему длинный кривой кинжал с крепкой гардой. – В ближнем бою сгодится… – Филипп молча кивнул головой в ответ и, приняв кинжал, попытался подняться, но жуткая боль заставила его едва слышно застонать. Негр подхватил его под руки и резко поставил на ноги, убедился, что он способен самостоятельно стоять, поклонился и встал возле входа в камеру, что-то прокричал своим подчиненным, видимо, расставляя их на позиции, резко повернул голову к де Леви, с виноватым видом пожал плечами, после чего произнес. – все мы лишь игрушки в руках Аллаха, повелитель…

Крики и шум, нараставшие в крепости, усилились, к ним прибавился звон оружия, стоны и звуки боя. Филипп понимал, что в городе и крепости, судя по всему, творится что-то неладное, собрал все силы в кулак и приготовился к своему, возможно, последнему бою.

– Слава тебе, Господи… – тихо произнес он вслух. – Истинно говорю и уповаю на твою лишь благодать. Сегодня меня защищают нехристи… – он трогательно улыбнулся и посмотрел на