Портрет императора Николая I.

Художник Е. Ботман

– У вас весьма оригинальные взгляды, ваше величество, – заметил Этиен.

– Что? – Николай Павлович бросил на него свой невыносимый взгляд.

Этьен побледнел и уронил баночку с пудрой.

– Оригинальность – это свойство великих людей, – нашёлся он, утирая холодный пот со лба.

Николай Павлович ещё посверлил парикмахера взглядом, а потом смягчился:

– Вы, французы, горазды комплименты отпускать, за это вас дамы любят. А я, вот, с молодых ногтей в армии состою и любовному красноречию не обучен.

– О, ваше величество, оно вам не нужно! – воскликнул Этиен. – Какая дама может перед вами устоять?

– Ох, эти французы! – погрозил ему пальцем Николай Павлович. – Ветреный вы народ!

* * *

Закончив свой туалет, Николай Павлович спросил Фёдора:

– Кто там в передней? Бутурлин приехал?

– Приехал. Однако… – Фёдор замолчал, глядя на императора.

– Чего молчишь? Язык проглотил? – с раздражением спросил Николай Павлович, зная манеру Фёдора делать драматические паузы. – Ну, говори уже!

– Его сиятельство граф Александр Христофорович Бенкендорф об аудиенции просят, – зычно провозгласил Фёдор.

– Что ты кричишь? – поморщился Николай Павлович. – Бенкендорф? Что ему нужно?

– Не могу знать, он мне не докладывал, – ответил Фёдор, снисходительно прощая неуместный вопрос императора.

– Надо полагать! – усмехнулся Николай Павлович. – Хорошо, зови. Да притвори двери плотнее, Бенкендорф по пустякам не станет беспокоить.

…Бенкендорф чётко, по-военному подошёл к императору и щёлкнул каблуками.

– Оставь, Александр Христофорович, зачем эти церемонии? Мы не на параде, – обнял его Николай Павлович. – Чем обязан твоему визиту?

– Ваше величество, имею доложить по двум пунктам, – сказал Бенкендорф, продолжая придерживаться официального тона. – Первый, возможно, не столь важный, однако вы приказывали докладывать по сему поводу вам лично.

– Да? О чём же? – с особым вниманием, оказывая подчёркнутое уважение Бенкендорфу, спросил император.

– О сочинителе Николае Гоголе, то есть о замыслах его, – отвечал он.

– Опять эти сочинители! Бедная Россия, покоя ей от них нет! – не сдержавшись, вскричал Николай Павлович. – Что он ещё натворил?

– Пока не натворил, но собирается. После комедии «Ревизор»… – начал граф, но Николай Павлович перебил его:

– Всем в ней досталось, а мне – больше всех! Надо же было так вывести наше чиновничество, хоть святых вон выноси! И взятки берут, и кумовство у них процветает, и воруют, и произвол творят – в каких только грехах не замешаны! А где же царь, куда он смотрит? Царь в этой, с позволения сказать, комедии – главный виновник всех российских бед… Но мы её поправили, разве нет? Князь Цицианов написал пьесу «Настоящий ревизор», где все чиновники-казнокрады понесли заслуженное наказание, а на их место были назначены честные неподкупные люди. Я не видел этой пьесы, но мне говорили, что публика была в восторге и устроила на премьере патриотическую манифестацию.

– …Николай Гоголь сочинил поэму «Мёртвые души» и добивается разрешения на публикацию оной, – закончил своё сообщение Бенкендорф.

– «Мёртвые души»? Что за странное название? – удивился Николай Павлович. – Как бессмертная душа может быть мёртвой?

– Это в фигуральном смысле: речь идёт об умерших, но не обозначенных таковыми в ревизских списках крестьянах, – пояснил Бенкендорф. – Некий мошенник скупает этих крестьян как живых, – сделка оформляется, разумеется, только на бумаге, – затем, по существующим правилам, он может под залог сих крестьянских душ взять деньги в Опекунском совете, и поскольку мошенник скупил немало душ, то и денег надеется получить изрядное количество.

– Боже мой! Неужели и такое у нас возможно? – поразился Николай Павлович. – Или это всё выдумки господина Гоголя?

– Нечто похожее было в Бессарабии. После присоединения её к империи вашего величества туда устремился поток беглых крестьян, и, чтобы укрыться от преследования закона, они принимали имена свободных, но умерших людей крестьянского и мещанского звания. Тамошние канцеляристы за особое от беглых вознаграждение способствовали сему возмутительному обману, так что на протяжении нескольких лет в Бессарабии, по канцелярским бумагам, не было ни единой смерти среди местного населения. Впрочем, это случилось ещё в правление вашего венценосного брата, блаженной памяти государя Александра Павловича, – сказал Бенкендорф.

– А сейчас может подобное случиться? Скажи по совести, Александр Христофорович? – император испытующе посмотрел на него, однако без своего ужасного взгляда.

– Именно в этом состоит второй пункт моего доклада, – решительно произнёс Бенкендорф. – Ваше величество, подобные случаи в России неизбежны!

– Отчего? Говори, если начал, – насупился Николай Павлович.

– Подобные случаи в России неизбежны, поскольку у нас всем заправляют чиновники; это сословие, пожалуй, является наиболее развращенным морально, – продолжал Бенкендорф. – Среди них редко встречаются порядочные люди. Хищения, подлоги, превратное толкование законов – вот их ремесло. Один из них сказал в ответ на обращённую к нему жалобу о беззаконии: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною ссылаться на них или ими оправдываться».

К несчастью, они-то и правят, и не только отдельные, наиболее крупные из них, но, в сущности, все, так как им известны тонкости бюрократической системы. Они боятся введения правосудия, точных законов и искоренения хищений; они ненавидят тех, кто преследует взяточничество, и бегут их, как сова солнца. Они систематически порицают все мероприятия правительства и образуют собою кадры недовольных; но, не смея обнаружить причины своего недовольства, выдают себя за патриотов.

– Эка, куда тебя занесло! – не выдержал Николай Павлович. – Патриотизм есть святое понятие, которое с молоком матери впитывает каждый истинно русский человек. Патриотизм, то есть любовь к своему народу, царю, своей вере – это столпы, на которых держится Россия, и мы никому не позволим их расшатывать!.. Странно мне слышать от тебя, Александр Христофорович, подобные речи, ведь ты-то как раз и должен всеми силами поддерживать наши устои.

– Я рискую навлечь на себя ещё больший гнев вашего величества, однако именно для того, чтобы государство российское не пошатнулось, вынужден обратить ваше внимание на вопиющие недостатки нынешней системы, – продолжал Бенкендорф с той отчаянной удалью, с которой ходил когда-то в кавалерийские атаки на французов. – У нас тормозится всё живое, – всё, что должно было бы способствовать продвижению вперёд. Мы всё больше отстаём от времени, что само по себе плохо, но становится особенно опасным из-за того, что наши противники более и более опережают нас. Взять, хотя бы, положение с железными дорогам и пароходами…