услышать; он лишь знает, что Надин живет в мире, из которого он пытался сбежать и связь с которым теперь хочет восстановить, ибо не знает ничего более великолепного, чем сама мысль о существовании подобной женщины. Жить нужно хотя бы ради красоты. И он принимает решение больше не быть деревом, он соглашается выполнять все требования протезиста и исчезнуть, раствориться в толпе — это необходимо, чтобы вытерпеть, вынести этот мир, где живет и дышит Надин.

Он внимательно разглядывает части экзоскелета из кожи и стали, свисающего со спинки стула: два наплечника темной кожи, соединенные на спине перекрещивающимися ремнями.

— Чтобы избежать трения и прочих неудобств, — объясняет протезист, — подкладку мы сделали из замши. В вашем случае — я имею в виду пересадку кожи — это весьма существенно.

Франсуа смотрит на руки. На одной — пластиковая кисть, на другой — двойной зажим.

— Правую руку мы обтянем перчаткой, я вам уже говорил об этом. Но это потом, потому что так примерять удобнее.

Франсуа внимательно разглядывает сочленения локтевого шарнира, через который от зажима и до самого плеча идут тросики. Он видел нечто похожее прежде, в июле, но тот протез был для культи. Он смотрел на него издалека, то была другая история другого человека. Этот же аппарат предназначен для Франсуа. Юноша пытается его представить. Скоро это будет он, он сам — все это тяжелое и чрезвычайно сложное устройство. Оно кажется ему немного враждебным незнакомцем; он сам себе кажется человеком, вступившим в брак по расчету, не испытывающим к невесте ни любви, ни ненависти.

Протезист приподнимает механизм. Франсуа поворачивается к нему спиной. Протез надевается на шею и на лопатки, словно куртка; ремни натягиваются.

Врач обходит Франсуа, затягивает ремешок и щупает плечевые накладки:

— Сидят плотно. Это хорошо. Кожа скоро смягчится. Как вы себя чувствуете?

Что ему может ответить Франсуа? Как заключенный. Как лишенец.

Но он не говорит этого. Он не говорит, что его шея гнется под тяжестью аппарата, что все болит: я ведь несколько месяцев носил лишь флягу да легкую сумку, а вы мне тут голову морочите своими ремнями и замшевыми наплечниками. Мне же теперь придется таскать на себе целый доспех, который приводится в движение мышцами, о существовании которых я даже не знаю! Он не может сказать, что боится попробовать, что боится потерпеть неудачу, боится разочаровать отца, что ненавидит себя за то, что ему все это, в принципе, безразлично; что он боится огорчить маму, боится выполнять требования медиков, боится их надежд и разочарований, их липучего сочувствия… Он старается не думать о том, что некогда был ходячим деревом, ел, как едят лани, пил из горных ручьев, снимал губами с веток ягоды; был грязен, был нем и невидим: вы же хотите поднести ко мне увеличительное стекло, это несомненно…

Но он молчит. Он сам решил быть здесь, в Центре протезирования, а не остаться в Мерибель-ан-Вануазе, никто не заставлял его, твердит он сам себе, хотя и подозревает, что ему все равно не позволили бы сдаться. Он принял этот брак по расчету, он ответил на вызов и покинул свою гору с закрытыми глазами.

— Да я не знаю.

— Мсье Сандр, — говорит хирург, — эта штука и правда не слишком удобна. Но это хорошо. Чем больше вы будете чувствовать дискомфорт, тем быстрее справитесь с ним.

Протезист предлагает ему попробовать работу локтевого шарнира.

— Тряхните правой верхней частью торса, — показывает ему врач, — таким вот быстрым, резким движением, словно хотите что-то бросить. Энергичнее, резче. Вращайте торс справа налево, чтобы придать импульс. Тогда шарнир сложится и зафиксируется под нужным углом.

Франсуа следует указаниям и делает движение, будто пытается отвинтить торс от поясницы. Протез приподнимается, но не доходит до фиксатора и падает с омерзительным клацаньем. Франсуа избегает растерянного взгляда Ма, старается не смотреть в сторону отца, который повторяет за врачом движения — то ли для того, чтобы подбодрить, то ли чтобы показать всю степень ничтожества своего сына. Но он чувствует, что про себя Робер говорит: «Черт побери, Франсуа, борись, не отступай!» Вдруг спину пронзает резкая боль; он стонет. Протезист кладет руку ему на бок:

— Судорога.

Он начинает разминать сведенные мышцы, пока болезненная гримаса не исчезает с лица Франсуа. Наконец ему удается зафиксировать протез под прямым углом.

— Чтобы изменить угол, нужно найти точку опоры, например стол. Согните локоть как можно сильнее, наваливаясь грудью вперед, и тогда механизм разблокируется. Затем медленно откидывайтесь назад, пока фиксатор не войдет в нужное вам отверстие.

Протезист показывает новое движение. Он ставит локоть на стол, согнув руку под прямым углом. Его тело нагибается, приближая бицепс к предплечью, после чего он отводит торс назад, и локоть постепенно раскрывается от острого угла до тупого.

Франсуа пробует. Механизм сопротивляется. Нужно давить очень сильно, — наконец он чувствует, как конструкция начинает скользить вперед. Усилием отталкивает спину назад.

— Еще немножко… Вот так, хорошо. Теперь разворачивайтесь.

Франсуа с трудом разгибает тело, мышцы живота сведены до предела, он обливается потом. Но тем не менее локоть раскрывается.

— Вы сделали это.

— Хочешь пить? — спрашивает Ма.

Должно быть, ему чертовски хочется пить.

— It’s all right, Ма. Все нормально.

— Чтобы работать зажимом, нужно задействовать тросики, — продолжает доктор. — Сгибая спину, вы создаете тем самым необходимый объем, отчего тросики натягиваются и крючки разжимаются. Выпрямив же спину, можно ослабить тросики — крючки сомкнутся.

Франсуа пробует согнуться, но у него нет плеч, только лопатки, так что получается изобразить лишь маленький горбик. Тросик едва заметно ослабевает. Франсуа сводит лопатки вместе, но этого хватает лишь на то, чтобы крючки раздвинулись на миллиметр. Он пробует снова; он слишком тощ, слишком слаб, чтобы приложить достаточное усилие, и зажим раздвигается с трудом. Бледный как смерть, он плюхается на стул:

— Все, больше не могу.

Когда он был совсем маленький, его пальцы непроизвольно шевелились при виде движущихся изображений над колыбелью, сжимались на игрушке, что держала мама, они трогали, ласково прикасались к лицам с той врожденной грацией, которую не мог придать никакой опыт, а только лишь история развития жизни — животной, прекрасной в своей легкости. Но теперь будут только воля и расчет.

— Я покажу, что вы сможете делать после того, как натренируетесь, — говорит протезист.

Он дергает один из тросиков, открывает зажим, вставляет туда сложенную газету, а затем отпускает тросик.

— Как видите, все работает. Так вы сможете взять вилку или ложку и поднести ко рту. Я имею в виду, вы сможете есть самостоятельно. Если будет нужно взять сумку, придайте