Я посмеялся, представив, как Эмиль, который редко сквернословил или повышал голос, составляет список оскорбительных слов, какие он только знает. У меня возникло странное желание проверить, есть ли в списке «чинк». Меня так обзывали в старших классах. Сейчас я слышал это слово редко – может, раз в несколько месяцев мне бросали это в метро.[26]

Однажды в лифте универмага пожилой белый мужчина стоял позади меня и бормотал, что ему не верится, что гуки добрались до Америки. Он сказал это негромко, но я расслышал. Повернулся к нему:

– Что вы только что сказали?

Он повторил, на этот раз на полную громкость:

– Я сказал: не верится, что гуки добрались до Америки.

Мужчина уставился мне прямо в глаза. Ему было уже лет семьдесят, он был ниже меня ростом, но я съежился. Ненависть в его глазах была так чиста и очевидна.

– О боже, дед. – С ним была молодая белая женщина, примерно моего возраста, видимо внучка. Наверно, она не услышала его сначала, но теперь смутилась, когда он произнес это громко.

– Я таких, как ты, на войне убивал.

– Дед, прекрати!

– Вы сраные зверьки.

– Боже, дедушка, оставь его в покое!

Двери с деликатным тренькаем открылись, и женщина потянула деда из лифта. Она обернулась ко мне:

– Мне так жаль. Он не в своем уме…

– Сраные гуки!

– Дед, мы уходим.

Я бы сказал ей, что она не виновата и все хорошо, правда, но двери лифта закрылись, прежде чем я смог что-то произнести. Женщина снаружи вовсю ругала деда, мне стало неловко за них обоих. Она сгорала от стыда. Перепалка была резкой, но короткой. Лифт двинулся дальше, а я подумал: даже приятно, что он назвал меня «гуком», – значит, он заметил, что у меня в роду есть вьетнамцы.

Когда я сообщил об этом Марго, она не поняла.

– Меня бы бомбануло.

– Если бы кто-то назвал тебя «гуком»?

– Ты знаешь происхождение этого слова? Ведь формально мы оба гуки.

– Только если в тебе есть азиатская кровь, но вряд ли ты сойдешь за гука.

Она была предельно серьезна. Это оскорбление, объяснила она, возникло задолго до войн во Вьетнаме и Корее. Слово «гук» стало использоваться в 1910-х годах, когда США оккупировали Гаити. Морские пехотинцы называли черных гаитян гуками. Любой дурак мог узнать это в интернете.

– У меня гаитянские корни, а часть моих предков с Ямайки. Я знаю, что «гуки» сейчас – это по большей части азиаты, но исторически мы оба гуки, – объяснила она. – Проверь.

– Не буду я ничего проверять.

Я не собирался спорить с Марго и определенно не хотел спорить с историей.

– Откуда ты знаешь происхождение слова «гук»?

Марго не ответила. Она уже махала бармену, чтобы тот принес еще два пива.

Чтобы отпраздновать прибавку к зарплате, которую я выбил у Брэндона для Нины и Томпсона, я пригласил их в бар после работы.

– Пиво с меня, – объявил я. (Я одолжил корпоративную кредитку Брэндона.) – Что будете пить?

– То, что подают в «счастливый час», – ответил Томпсон. – Я пью только по скидке.

– Забавно, что «счастливый час» подразумевает, будто остаток вечера не счастливый, – откликнулась Нина. – Будто вечер начинается хорошо, но дальше только хуже.

– Почему ты всегда такая мрачная?

Дальше стало еще мрачнее. Нина жаловалась на всех и каждого. Коллеги были или слишком ленивы, или слишком ретивы. Томпсон жаловался на туалеты. На нашем этаже, где работают два десятка человек, есть лишь один грязный туалет. Существовало негласное правило, что им можно пользоваться только по-быстрому. Томпсон сообщил нам, что однажды провел вторую половину дня, бродя по району в поисках «изысканного места, чтобы навалить кучу».

– Вы в курсе, что я ваш начальник?

– Умоляю, я видел, с кем мы работаем.

– Постой, я хочу знать, где в итоге Томпсон… – Нина осеклась.

– Посрал?

– Ну кто не любит чистых туалетов?

В двух кварталах от офиса расположена гостиница. Если войти достаточно уверенным шагом, сказал Томпсон, никто не усомнится, что ты постоялец. Я взглянул на Нину. Она записывала это в телефон.

Мы выпили по бутылке, и Томпсон откланялся.

– Мне надо домой. Детки и все такое.

– Не знал, что у тебя дети, – удивился я.

– Четверо.

– Сколько им?

– Не думаешь же ты, что я помню возраст всех четверых.

– Помнишь, – сказала Нина.

– Я едва их имена помню!

Томпсон поблагодарил меня за выпивку, а по пути к двери выкрикнул:

– Моим детям шесть, восемь, тринадцать и шестнадцать!

Я пошел к стойке и вернулся за стол с двумя бутылками пива.

– Вообще-то мне хватит. Мне больше не нужно пива.

– О, ты уходишь?

– Нет, могу еще поболтать. Просто пить не хочу.

– Мне стоило спросить.

– Ничего, – ответила она. – А ты не хочешь пройтись?

– А как же пиво?

Нина уже надевала пальто и закидывала сумку на плечо.

– Да какая разница? Оно же бесплатное.

Смеркалось, и Нина не собиралась упускать ни лучика из остатков дня. Мы были недалеко от Брайант-парка. Могли прогуляться туда. Нина шла быстро, пробираясь сквозь толпу с грациозной агрессией, которой владеют лишь коренные ньюйоркцы. («Родилась и выросла», – сообщила она.) Она срывалась переходить улицу, когда еще не горел зеленый свет, совершенно не опасаясь летящих такси. Минимум дважды по дороге к Брайант-парку я думал, что погибну. Но Нина уложила двадцать минут пути в десять.

В Брайант-парке, как всегда, были толпы туристов. Нина окинула его хищным взором, заметила пустую скамейку и немедленно помчалась к ней, дернув меня за собой.

– Тебе нравится работать в «Фантоме»? – спросила она, когда мы сели.

– Ну, это работа.

– Но ты испытываешь удовлетворение?

– Никогда не испытывал «удовлетворение» на работе.

– Мои родители – профессора, историки. Сразу после университета они поступили в аспирантуру, там и познакомились. Они всегда занимались только наукой и всегда казались удовлетворенными – эмоционально, духовно. – Нина выдохнула. – Не знаю, как им это удается.

– А ты хорошо училась?

– На «отлично», – ответила Нина. Она сгорбилась на скамейке. – Но хорошо знать предмет еще не значит любить его.