Шрифт:
Закладка:
— Я не хочу вдаваться в подробности миссии и в то, как всё пошло под откос. Просто знай, что всё пошло под откос. Мы с Алексом были там, мы работали слаженной парой в полевых условиях. Мы оба были прекрасно хладнокровными, идеально разделяли работу и всё остальное, быстро работали вместе и странным образом могли понимать друг друга без слов. Алекс держал… — её глаза зажмуриваются. — Алекс пытался спасти жизнь солдата, когда ему в ногу попала пуля. Она раздробила его бедренную кость и рассекла бедренную артерию, хотя тогда я не знала деталей. Я заметила, как его ранили, а потом увидела много крови.
Я резко втягиваю воздух. Мама из числа таких медиков, которые воспитывают своих детей с пониманием собственного тела. Мы долгими вечерами изучали книги по анатомии, пока я сидела у неё на руках, а она учила меня латинским названиям костей и частей тела. Это привело к моей первой социальной оказии, когда я в детском саду задрала кофточку, показала на пупок и сказала всем: «Это умбиликус!»
Всё это к тому, что я понимаю значимость её слов. Я знаю, что артерия несёт кровь от сердца к остальному телу, но когда она разорвана, то выкачивает твои жизненные силы прямиком из твоего тела. И чем сильнее ты паникуешь, чем быстрее колотится твоё сердце, тем быстрее это происходит. Это фатальная травма, приводящая к быстрой смерти, если не предпринять радикальных мер.
— Чёрт, мам.
Мама кивает.
— Все уже забирались обратно в вертолёт. Алекс был последним оставшимся там мужчиной и держал Уильямса, который к тому моменту скончался. Капитан кричал мне забираться в вертолёт, но я не могла бросить Алекса, так что выбежала, оторвала полосу от своей футболки и наложила на его бедро самый быстрый жгут в мире, после чего затащила его задницу обратно в вертолёт.
Она спускает сорочку с плеча, показывая на жуткий шрам на лопатке. Рана воспалилась — она рассказала мне об этом несколько лет назад, когда решила, что я достаточно взрослая, чтобы знать правду.
— Получила пулю, знатно засевшую в скапулярной мышце, но я вытащила нас в безопасное место, и в остальном мы не пострадали.
Перед моими глазами появляются чёрные точки, сообщающие о том факте, что я задержала дыхание, слушая историю. Мой выдох превращается в один большой поток воздуха.
— Что было дальше?
Мама пожимает плечами.
— Нам обоим назначили лечение. Алексу сделали операцию. Мне тоже, но не экстренную. Моя рана воспалилась, и поначалу антибиотики не помогали, но в итоге всё наладилось. Я легко отделалась, но Алекс потерял всю ногу ниже середины бедра. Ему повезло, что он вообще выжил.
У меня вырывается прерывистый вздох, и глаза щиплет от новых слёз. Я знаю, что моя мама храбрая. В День Ветеранов я всегда гордо говорила, что моя мама служила на благо её страны в местах, куда большинство людей боится отправляться. Но это новые глубины понимания. Она никогда не вдавалась в такие детали.
— Мама, — я ладонью вытираю слёзы. — Думаю, я недостаточно говорю тебе, насколько я тобой восхищаюсь. Ты крутая. И храбрая.
Мама сжимает ладонью мою ладонь.
— Ты предостаточно говорила мне об этом, Уилла. Я знаю, что ты гордишься мной, и я знаю, что быть отпрыском служащей матери-одиночки это непросто, но ты всегда была стойким оловянным солдатиком. Новые школы, новые дома, новые соседи. Ты всегда принимала очередную перемену со своей широкой улыбкой и дикими волосами, подходила к дверям соседей, держа футбольный мячик на бедре, стучала в окна, приглашала поиграть.
Её свободная рука заправляет мой выбившийся локон за ухо, и она улыбается мне.
— Футбол всегда помогал тебе справляться. Так ты налаживала контакт с людьми. Так ты стала собой, обрела уверенность и грацию. Это такая жизненно важная часть тебя.
Это верно. Футбол — не просто игра, в которой я хороша. Это неотъемлемая часть моего существования, одна из моих наиболее базовых потребностей.
Я меняю позу на кровати, садясь прямо, чтобы мы смотрели друг другу в глаза.
— Почему ты сейчас рассказываешь мне про тебя и доктора Би?
Мамины глаза отрываются от моих, устремляются к окну, наблюдая, как дождь стучит по стеклу и стекает вниз.
— Деньги, Уилла. Деньги вовсе не изобилуют. Мы с тобой всегда жили со скромными тратами. Мы не материалистичны, мы простые женщины по натуре. У нас нет огромных гардеробов или битком набитых косметичек, но всё равно. Рак молочной железы — дорогая штука, а лейкемия ещё дороже. Алекс безустанно работал с моей страховкой, чтобы покрыть все возможные затраты, но он также побуждал меня подумать о выписке из больницы, где всё будет значительно дешевле. Получать уход на дому.
Я опешиваю. Я не была в нашей квартире два месяца. И мама тоже. Это место требует генеральной уборки. А ей понадобится круглосуточный уход.
— И как это будет устроено?
Мама вздыхает.
— Ну, мне стоит для начала сказать, что я сдала квартиру в субаренду, Уилла. Все ценности, которые ты не забрала в вашу с Руни квартиру, сейчас на складе, и мои тоже.
— Что? Почему?
Наконец, она отворачивается от окна и смотрит мне в глаза.
— Потому что нет смысла платить за жильё, в котором мы обе не бываем.
Я сдерживаю шок и стараюсь сосредоточиться на насущном вопросе.
— Так куда ты отправишься?
Мама ободряюще сжимает мою ладонь.
— Алекс и его жена, Элин, хотят, чтобы я остановилась у них. У них большая семья, но все дети, кроме двух, разъехались кто куда. Они живут практически в опустевшем доме, и им нечего делать с таким пространством. Алекс говорил, что после его травмы ему хотелось бы отблагодарить меня в такой манере, которая кажется соразмерной ценой за его жизнь. Я не считаю, что он мне что-то должен (я просто сделала свою работу), но он хочет дать мне это, Уилла, и я склонна принять это.
Это заставляет меня ощетиниться. Пугает. Мы с мамой всегда жили только вдвоём, за исключением тех случаев, когда с нами оставалась бабуля Роуз. Когда я была маленькой, у меня были няни и бабуля Роуз, и в итоге я пошла в детский сад, но наша жизнь, наша рутина, наш дом — это всегда было только нашим. А теперь мне придётся идти в дом какого-то незнакомца, когда я захочу
