Шрифт:
Закладка:
Повседневная жизнь прихода 1920-х гг. характеризовалась частыми перевыборами священнослужителей и членов церковно-приходского совета. Смена духовенства была связана с борьбой за священнические места, а работа приходского совета была очень опасна с точки зрения административного воздействия органов государственной власти на приход, т. к. в случае ошибок и нарушений законодательных актов влекла за собой административное или уголовное преследование, но практически никак не оплачивалась.
Отошедшие от обновленчества анархистские группы не получили поддержки верующих в силу своей маргинализации и сектантизации, и вскоре распались. Причиной быстрого распада этих групп, как правило, служила смерть или разочарование харизматичных лидеров. Раскол обновленчества на «синодальное» и «анархическое» и последовавший затем кризис последнего стали закономерным завершением оккультномистических поисков русской интеллигенции в условиях раннесоветского общества. И фактически стал финалом развития обновленческой идеологии «первой» и «второй» волны. В исторических реалиях раннесоветского общества смогли реализоваться и институализироваться только идеи обновленцев «третьей» волны.
В практическом воплощении религиозной политики советской власти на Ставрополье и Тереке на рубеже 20-30-х гг. XX в. получили распространение лишение активного духовенства и мирян избирательных прав, лишение прописки и выселение с места жительства вместе с членами семей, создание помех в отправлении богослужений. Церковное имущество нередко использовалось для государственных нужд, в связи с чем происходили повсеместные изъятия церковных ценностей, небогослужебного церковного имущества и колоколов, а также домовых храмов, церковных и подсобных помещений под учреждения. С 1926 г. временная поддержка органов советской власти по отношению к обновленцам прекратилась из-за переключения ОГПУ на инициирование ряда правых расколов. В то же время на Северном Кавказе григорьевский и другие правые расколы распространения не получили, в связи с чем сохранялась частичная поддержка обновленчества.
В это время обновленцы Ставрополья и Терека выдвинули идею о спасении православия обновленческим духовенством в условиях изменения общественно-политических реалий после революционных событий 1917 г., т. к. традиционная Патриаршая Церковь якобы была приспособлена осуществлять свою деятельность только в условиях монархического государства с неотделенной Церковью. Любые консервативные проявления духовенства Патриаршей Церкви и т. н. «правых» юрисдикций выставлялись пережитком дореволюционного сознания, не связанным с реальной христианской жизнью.
Религиозная политика на Ставрополье и Тереке в 1930-е гг. была основана на законодательстве 1929 г. и характеризовалась широким использованием административных мер против приходов и православного духовенства. В эти годы уже практически не делалось различий между Патриаршей и обновленческой церковью. Органами государственной власти пресекались или осуждались в антирелигиозной пропаганде попытки примирения религиозной и коммунистической идеологии, придания религии патриотических и национальных форм, использование международных связей и игра на повсеместном распространении тех или иных религиозных организаций. В этот период времени государство уже не нуждалось в использовании религии, в связи с чем практически исчезли различия в политике по отношению к Патриаршей Церкви и обновленчеству.
В конце 1930-х гг. обновленцы сохраняли некоторые храмы благодаря неканоничности священнослужителей и религиозной индифферентности части прихожан. Основные группы прихожан составлялись из верующих отдаленных местностей, где отсутствовали другие приходы, автономистов и автокефалистов, интеллигенции крупных городов, воспринимавших обновленческие богослужения как развлечение зрелищного характера и обрядоверов, не видевших различий в разных юрисдикциях. Этот период ознаменовался репрессиями против обновленческих священнослужителей. Реформаторское начало было свернуто, а реформаторы перешли в Патриаршую Церковь с правом внедрять новшества, не противоречащие канонам.
В числе важных причин усиления репрессивной политики по отношению к Православной Церкви в 1937–1939 гг. можно выделить введение равноправия всех граждан перед законом и последовавший вслед за этим бум участия православного духовенства в выборах в представительные органы советской власти, а также широкое распространение псевдоправославных сект антисоветской направленности. Смягчение антицерковной политики советской власти началось в 1939–1940 гг. с присоединением новых территорий в западной части СССР с богатой церковной жизнью и массовым распространением сект в местностях, лишенных православных приходов.
На Ставрополье и Тереке агрессивная антирелигиозная политика конца 1930-х гг. была направлена на отстаивание интересов местных органов власти. Антицерковные мероприятия теперь были выгодны как экономически, так и политически. Этот период отмечен, с одной стороны, общим спадом религиозности, а с другой, – широким распространением народных суеверий, нелегальных сектантских общин и проповедников. Это сопровождалось ростом посещаемости православных храмов независимо от юрисдикции, связанным с резким уменьшением их количества. В связи с ростом антисоветских форм сектантства в 1939–1941 гг. началось постепенное смягчение антирелигиозной политики советской власти в отношении Православной Церкви. Обновленцы Ставрополья и Терека к началу 1940-х гг. сохранили относительно сильные позиции только благодаря наличию храмов во всех административных центрах и религиозной малограмотности большинства верующих. В это же время намечалась тенденция расширения сотрудничества государственной власти с консервативной Патриаршей Церковью и постепенному отказу от поддержки конформистски настроенных течений.
В период немецко-фашистской оккупации Ставрополья, несмотря на объявленную свободу открытия храмов любой юрисдикции, обновленческие приходы практически не открывались, что говорит о настроениях верующих, а в г. Пятигорске их деятельность была запрещена как «большевистская». Многие обновленческие священнослужители скрывали свою юрисдикционную принадлежность, а некоторые шли и на прямое сотрудничество с оккупантами. Помимо многообразия юрисдикций, представленных в регионе, можно говорить и о расколе духовенства по вопросу сотрудничества с фашистами. Коллаборационисты были представлены священнослужителями всех разрешенных оккупантами юрисдикций, но, несмотря на это, не произошло формирования независимой профашистской юрисдикции. Большинство духовенства оставалось на старых конфессиональных позициях, нередко их скрывая. С партизанским подпольем были связаны священнослужители и миряне, принадлежавшие только к Патриаршей Церкви и обновленчеству. В населенных пунктах и местностях, оказавших серьезное сопротивление оккупантам, храмы не открывались.
После освобождения от фашистских захватчиков территории Ставрополья можно говорить о начале процессов церковного возрождения, связанных преимущественно с Патриаршей Церковью, а не просто религиозностью православного обряда. Государство было более заинтересовано в поддержке Церкви, имеющей многократно большее влияние на верующих, но не могло допустить дискредитации обновленчества, т. е. явления, возникшего на основе идеи полной поддержки советской власти.
Военные годы стали временем окончательного заката обновленчества на Ставрополье и Тереке. Причем это происходило не только в контексте общесоветского русла, но и со значительными местными особенностями. Обновленчество на Северном Кавказе, при слабой идеологической базе, до 1943–1944 гг. оставалось сильным как организация. Полный распад стал возможен только благодаря умелым действиям архиепископа Антония (Романовскому) по преодолению раскола и сдаче обновленческим митрополитом Василием Кожиным своих позиций. Одной из причин поворота верующих к Патриаршей
