насколько хватало проворства и не выдержал, взмолился:

— Да уйми ты эту анафему, Клавка, а то как есть без порток останусь.

Клава, успокоив Жучку, решительно сказала:

— Чтоб к моей лошади и близко не подходили, сама обучу.

— Без кнута не обучишь, девка, — отдышавшись, самонадеянно проговорил старик. — Всякой лошади кнут необходим. — И, взглянув на сломанное кнутовище, предмет своей гордости, сказал с сожалением и укором: — Зря ты, Клавка, с моим самохлестом этак… Считай, годов двадцать службу нес, не одну супротивную лошадь обучил.

Клава подняла изуродованный кнут и сунула ему в руки.

— Можете взять свое добро, только сюда дорогу забудьте!

Вскоре, однако, Берта обтерпелась, привыкла и уже без страха бегала по штреку.

Помощницей у Лебедь была Тоня Ломова. Клава никогда не опасалась, что партия вагонеток оборвется где-нибудь в пути, наделает беды в штреке — выворотит рельсы или выбьет крепежные стойки. Тоня сцепляла вагонетки умело и надежно. Не нравилось Клаве в своей помощнице одно: уж очень она тихая, задумчивая. Решив, что всему виной переписка с фронтовиками, Клава как-то спросила у нее:

— Небось неласковое письмецо от возлюбленного получила, что такая смурная?

— Давно не пишет, — пожаловалась Тоня.

Клава рассмеялась:

— Чудачка! Ну не пишет, и ладно. Стоит ли мучить себя. А вообще, Тонечка, брось ты почтой заниматься. Сама терзаешься и другим от твоих писем покоя нету. А все попусту.

В шахту Лебедь обычно приходила задолго до смены, но с некоторых пор стала замечать: как бы рано ни пришла, Тоня уже была на месте. А однажды застала прицепщицу с Макаром Козырем, рослым русокудрым парнем-красавцем. Козырь появился на шахте недавно, работал проходчиком в откаточном штреке. Они стояли возле вагонетки и о чем-то негромко переговаривались. Увидев Клаву, Макар как старой своей знакомой протянул широченную ладонь, сказал:

— Первой девушке-коногону нижайший поклон, — и расплылся в сладенькой улыбке.

Клава пристально посмотрела на него.

— Чего кривляешься, в цирк пришел, что-ли? — сказала сердито.

Но парень не обиделся.

— Извините, Клавдия, люблю пошутить.

Лебедь, казалось, тут же забыла о парне, обратилась к прицепщице:

— Готовь партию, я пошлю за Бертой.

— Партия уже готова, Клава, — с застенчивой улыбкой отозвалась Тоня, — мы вместе ее… — и запнулась, Клава только сейчас увидела: стоявшие в ряд вагончики были сцеплены, готовы к выезду. Промолчала и пошла в конюшню. А когда вернулась, Макара уже не было.

— Небось приехал, с кем переписывалась? — спросила, затаив лукавую улыбку.

— Угадала, — откровенно светясь, ответила Тоня и опустила глаза.

— Выходит, не зря переписывалась.

На этот раз Козырь пришел на рудничный двор, когда Тоня сцепляла вагонетки. Она не сразу увидела его. Первым желанием у парня было в шутку испугать ее — потрубить паровозом у самой ее головы или внезапно захватить ей глаза руками и молчать, пусть отгадает, кто такой. Но потом передумал, негромко окликнул:

— Тоненькая… Ты что это одна, а где же твоя начальница?

— Сейчас придет, пошла на конюшню, — не поднимая смущенного взгляда, сказала Тоня.

Вскоре пришла Клава. Делая вид, будто не заметила Макара, впрягла лошадь, примостилась на первой вагонетке.

— Поехали, Берточка.

Партия вагонеток, лязгнув сцеплениями, плавно двинулась. Козырь стоял рядом с Тоней на буфере. Когда состав покатил быстрее, Макар, словно боясь упасть, обнял девушку за плечи и тихо нараспев продекламировал, касаясь губами ее уха:

Тоненькая, Тоненькая,

Тоней называлась потому…

В последние дни он, еще издали завидев Тоню, встречал ее этими стихами. Какому поэту принадлежали они, она не знала и до того привыкла к ним, что ей казалось — никто другой, кроме Макара, не мог сочинить их. Никогда еще стихи не звучали для нее так волнующе трогательно, как сейчас.

В пути Клава несколько раз пронзительно свистнула, и Берта во всю прыть катила «партию» до самой лавы.

Немного в сторонке от насыпного люка на обаполе, примощенном на глыбах породы, сидели в ожидании смены насыпщица Шура Бокова и ее товарка Нюра Гуртовая. Девчата грызли семечки и о чем-то тихо беседовали. Заметив Козыря, Нюра смахнула с колен шелуху, хотела было встать, но передумала и насмешливо сказала:

— Видать, прямо с гулянки, Макар, что так рано?

Яркие глаза ее блеснули из-под бровей.

— А вас чего спозаранку принесло? — будто не заметив шутливого тона Гуртовой, спросил Макар.

— Пришли подсолнечники грызть, а то в общежитии не дозволяют, — заиграла глазами Нюрка. — Хочешь? — Поднялась и протянула ему полную горсть.

— Ну их, сама ешь, — отвел ее руку парень.

Лицо насыпщицы сразу же преобразилось. Ярко накрашенные губы сжались, тонкие ноздри вздрогнули, глаза заискрились, заполыхали веселым смехом.

— Что, небось Тонька накормила?

— А если и Тонька, так что?

Нюра вдруг рассмеялась безудержным девичьим смехом.

— Ну чего ты… Вот дурочка, — недовольная подругой, сердито сказала Шура и отвернулась.

— Не твое дело. И чего это тебе Тонька далась, семь раз некрасивая девка. А я-то, взгляни какая, глаз не отведешь. Чего б тебе такую не полюбить, Макарушка? — И лихо подбоченясь, вдруг выпрямилась так, что лицо ее стало вровень с лицом парня. В глазах у Нюрки, дробясь, лучились огоньки от «шахтерок».

Глядя на подругу, теперь уже Шура засмеялась, но тут же, как бы поперхнулась, спрятала лицо в ладони.

Рассмешила и Макара поза Гуртовой.

— Что ж, полюбить можно, — сказал он будто серьезно, сдерживая улыбку. И вдруг сильным движением подхватил дивчину. Она сначала засмеялась, потом крикнула от боли, а потом вдруг испугалась и рванулась из его рук. Но парень крепко держал ее в своих сильных объятиях и не выпускал.

— Пусти ты, бугай!

— А вот и не пущу!

— Поцелуй, пустит, — послышался голос Клавы.

— Так уж и поцелую, смотри, — отозвалась Нюрка. Надавила рукой на его подбородок и резким движением выскользнула на землю, выпрямилась, сильно размахнулась и ударила ладонью парня по спине так, что руку себе ушибла. Макар даже не сдвинулся с места.

— Еще, что ли? — посмеивался он.

— Да ну тебя!.. Чего пристал, смола.

— То-то ж… — игриво подмигнул ей парень и зашагал по штреку.

— Вот чертяка, какой сильный… Даже косточки захрустели, — пожаловалась Нюра.

Подошла Тоня.

— Он мне так стиснул руку, что до сих пор болит, — жалостливо сказала она.

— Тебе, Тонька, другое дело, а мне за что? — лукаво улыбнулась ей Нюрка.

— За то, за что и мне, — не поняв ее намека, ответила прицепщица.

— Ну-ну, девка, так я тебе и поверила…

Нюрка подошла к вагонетке, припала к ней спиной, раскинув по железным бортам руки, как крылья. Не сводя горящего взора с Тони и затаенно улыбаясь, заговорила в каком-то восторженном отчаянии:

— Эх, Тонька, отобью я у тебя