Шрифт:
Закладка:
В этот же вечер появился в квартире брошенной им Софьи. Там сидели Наседкин и сестра Шура. Мрачный, насупившийся поэт вошёл, не сказав никому ни слова, сложил как попало вещи в несколько чемоданов, с помощью Ильи и извозчиков вынес их из квартиры. Процедил сквозь зубы «до свиданья», повернулся и вышел.
И только внизу, улыбнувшись, помахал рукой сестрёнке, выбежавшей на балкон.
Отправился в студию к Якулову. Там снова как следует «принял на грудь». Простился – и на вокзал.
Постфактум
Именно в этот день, за несколько часов до отъезда в Ленинград, Есенин совершил роковую ошибку. Он произнес фразу, которая, похоже, стоила ему жизни. Сидя в пивной напротив писателя Тарасова-Родионова, Сергей вдруг перешёл на тему о партийных вождях того времени:
– Ну, коль не Ленин, то Троцкий. Я очень люблю Троцкого, хотя он кое-что пишет очень неверно. Но я его, кацо, уверяю тебя, очень люблю. А вот Каменева, понимаешь ты, не люблю. Полувождь. А ты знаешь, когда Михаил отрёкся от престола, он ему благодарственную телеграмму залепил за это самое из…Ты думаешь, что если я беспартийный, то я ничего не вижу и не знаю. Телеграмма-то эта, где он… она, друг милый, у меня.
– А ты мне её покажешь?
– Зачем? Чтобы ты поднял бучу и впутал меня? Нет, не покажу.
– Нет, бучи я поднимать не буду и тебя не впутаю. Мне хочется только лично прочесть её, и больше ничего.
– Даёшь слово?
– Даю слово.
– Хорошо, тогда я тебе её дам.
– Но когда же ты мне её дашь, раз ты сегодня уезжаешь? Она с тобой или в твоих вещах?
– О нет, я не так глуп, чтобы хранить её у себя. Она спрятана у одного надёжного моего друга, и о ней никто не знает, только он да я. А теперь ты вот знаешь. А я возьму у него… Или нет, я скажу ему, и он передаст её тебе.
– Даёшь слово?
– Ну, честное слово, кацо. Я не обманываю тебя.
– Идёт, жду…
Что означает сей диалог? Действительно ли у Есенина была в руках эта телеграмма? Как он мог ее получить? Будучи в Царском Селе? Каким образом? Или это своеобразная мистификация, проверка «на вшивость» своего собеседника, зондирование «политической почвы» в сей критический момент? Или похвальба – дескать, что взять с Каменева, не такая уж и шишка, коли такой компромат на него имеем…
И это при том, что 20 декабря Есенин сообщает Наседкину о возможности издания двухнедельного журнала в Ленинграде через Ионова, то есть непосредственно под «покровительством» Зиновьева, в то время, когда ещё никто не знал, останется последний или слетит. Всё висело на волоске.
Тарасов-Родионов воспроизвёл этот диалог в своих мемуарах. Факт подачи телеграммы действительно имел место, и этот сюжет получил совершенно неожиданное развитие почти десять лет спустя.
Кто же такой Тарасов-Родионов, перед которым так разоткровенничался поэт? Это была весьма тёмная личность с сомнительной репутацией.
Арестованный летом 1917 года, он написал покаянное письмо секретарю министра юстиции Временного правительства: «Я виноват, и глубоко виноват в том, что был большевиком».
После Октября каялся уже перед своими: дескать, отрёкся «под влиянием травли и провокации, доведших меня до прострации».
В 1918–1919 годах работал в организованном им самим армейском трибунале в Царицыне.
Был непосредственно связан с ВЧК-ОГПУ и одновременно подвизался на ниве литературы в среде «неистовых ревнителей». При этом был активным сторонником зиновьевской оппозиции.
В своём знаменитом «Открытом письме» Фёдор Раскольников уже за границей в 1938 году предъявлял счёт Сталину, перечисляя имена казнённых представителей «ленинской гвардии»: «Где Антонов-Овсеенко? Где Дыбенко? Вы арестовали их, Сталин!.. Где маршал Блюхер? Где маршал Егоров? Вы арестовали их, Сталин!!!»
Симптоматично, что в этом списке всенародно известных героев Гражданской войны, партийных деятелей, маршалов вдруг возникает имя никому неведомого вапповского функционера и малоизвестного прозаика Тарасова-Родионова.
Очевидно, властные возможности и полномочия этого человека были куда большими, нежели все занимаемые им официальные должности, если его имя упоминается одним из знаменитейших авантюристов и революционеров той эпохи в столь славном ряду. Вообразить себе, что в решающую минуту человек типа Тарасова-Родионова не поделился бы «ценной информацией» с «нужными людьми», при всем желании, трудно.
* * *
На Октябрьском (1924–1937 гг.) – впоследствии Ленинградском – вокзале в Москве Есенин повстречал давнего приятеля, Александра Сахарова, который тоже уезжал в Ленинград. Но тут же распрощался с коллегой, заподозрив Сахарова в том, что тот шпионит за ним.
Время было, конечно же, очень тяжёлое, это был период необоснованных подозрений и давящих предчувствий. По крайней мере, так казалось Есенину. В сущности, он рассчитывал в Ленинграде на некий успех, благодаря посулам первых лиц партийной верхушки Северной Пальмиры (Зиновьева, Троцкого, а может быть, и Кирова, о назначении которого было известно в кулуарах).
Около полуночи поезд отошел от платформы.
Эдуард Хлысталов рассказал мне:
– Прибыв в Ленинград, Есенин не остановился у Эрлиха. Не навестил он ни Правдухина, ни Сейфуллину, как собирался, не остановился и у Клюева. Единственный из писателей, к кому он «зашёл» после прибытия, был Садофьев, которого наверняка предупредили об этом фальшивом визите из органов. После этого Есенин с эскортом людей в штатском отправился по адресу: проспект Майорова, 8/23 (это такая своеобразная мини-тюрьма с кабинетами для допросов и несколькими камерами-одиночками). Этот дом был зарегистрирован как булочная, а с пресловутой гостиницей «Англетер» этот застенок был соединён подземным переходом.
Дело в том, что «Англетер» был ведомственной гостиницей для ответственных работников и в дни съезда находился под неусыпным контролем и тщательным наблюдением сотрудников Ленинградского ОГПУ. Подобное соседство не могло радовать поэта. Он специально просил никого не пускать к нему в номер, так как за ним могут следить из Москвы.
Чувствовал за собой слежку, но совершенно не разобрался в причинах, породивших её.
Комендантом гостиницы, кстати, был чекист Назаров, в годы Гражданской войны служивший в карательном отряде и принимавший участие в расстрелах.
Приблудный, перебравшийся в Ленинград, художники Ушаков и Мансуров, неизменно крутившийся вокруг Вольф Эрлих – все побывали тут. Есенин не терпел одиночества, а в последние дни – тем более. И просил Эрлиха оставаться у него ночевать, а когда тот всё же уходил домой, Есенин спускался вниз к номеру Устинова и до раннего утра сидел в вестибюле, чтобы потом постучать и попроситься в номер к Жоржу и его жене.
Это было достаточно серьёзно. Но либо жители «Англетера» сочли происходящее за чудачество,
