– Я беспокоюсь о тебе, – произнесла она. Мне бы хотелось сказать «выпалила», но я воздержусь от излишних эмоций.

Я рассмеялась и ответила ей, что это смешно.

– Я её нарисую, рано или поздно. Мне почти всегда это удаётся. Просто иногда для этого требуется какое-то время, да и жара не шибко помогает.

– Имп, я не о картине, – отрезала она.

Я перестала смешивать масляную краску и уставилась на холст.

– Хорошо. О чём тогда речь?

– Ты говоришь во сне, – сказала она. Оглядываясь назад, я предполагаю, что Абалин хорошо отрепетировала свою речь, но ещё мне кажется, что начать она хотела явно не с этого. Но стояла жуткая жара, и, возможно, именно поэтому всё шло не так, как было задумано. Я бросила на неё быстрый взгляд, а затем вновь вернулась к холсту. Он по-прежнему представлял собой мешанину из красных и чёрных пятен, без малейшего проблеска жёлтого цвета. Абалин смотрела в окно, наблюдая, как Уиллоу-стрит медленно поглощают сумерки.

– Абалин, многие люди разговаривают во сне. Ты тоже, наверное, иногда разговариваешь во сне.

– Дело в том, что ты говорила во сне.

– Ты что, лежишь без сна, слушая, как я разговариваю во сне?

– Нет, – запротестовала она. – Обычно я из-за этого просыпаюсь.

– Извини, – бросила я без всякого намёка на искренность. Я была слишком раздражена, чтобы тратиться на подлинные эмоции. Жара заставляла меня беспокоиться, а теперь ещё и Абалин дёргала за нервы. – Прости, что будила тебя своими разговорами во сне. Постараюсь больше так не делать.

– Ты говоришь о ней, – продолжила Абалин. – Ты всегда говоришь о ней.

– О ком? – спросила я, хотя точно знала, каким будет её ответ.

– О Еве, – ответила она. – Ты будила меня, начиная говорить о Еве Кэннинг. Разговаривая с Евой Кэннинг. Несколько раз ты вроде как даже пела… – Тут она замолчала.

– Я точно не пою во сне, – рассмеялась я. – Никто не поёт во сне. – Я понятия не имела, поют люди во сне или нет, но, когда она произнесла эти слова, мои внутренности сковало холодом.

Розмари-Энн, интересно, ты пела во сне? Когда тебя привязали к кровати в твоей палате в больнице Батлера, что расположена на бульваре Блэкстоун, д. 345, ты пела во сне?

Бабуля Кэролайн, ты когда-нибудь грезила песнями и напевала их в пустых комнатах, где никто не мог тебя услышать?

– Почему ты разговариваешь по телефону, хотя он не звОнит? – спросила она меня.

– Хотя он не звонИт, – поправила я её.

– Зачем ты это делаешь? Я ни разу не видела, чтобы ты так делала до того, как привезла её домой.

– А ты давно меня знаешь, Абалин? Неделю, где-то около того. Может, я всю свою жизнь так делала. Ты могла об этом просто не знать.

– Да, наверное, могла и не знать, – согласилась она, неохотно вздохнув. Мне кажется, ей и хотелось бы остановиться, но теперь, завязав беседу, она уже не могла этого сделать. Остановиться, я имею в виду.

Кэролайн, ты когда-нибудь брала трубку телефона, когда он не звонил?

Я мысленно взмолилась: «Пожалуйста, только не спрашивай меня больше ни о чём, Абалин. У меня никак не получается смешать нужный жёлтый цвет, я потею как свинья, поэтому, пожалуйста, не задавай мне вопросов, на которые я не смогу ответить».

– Я кое-что нашла, – еле слышно произнесла она. Я специально не оборачивалась, поэтому не могла сказать, смотрит ли она по-прежнему в окно. – Это была чистая случайность. Я ничего специально не искала. На кухонном столе лежала папка, и я случайно сбила её на пол.

Конечно же, это была манильская папка, которую я начала вести много лет назад, с пометкой «Перишэйбл Шиппен». Та самая, где я записывала все, что разузнала о «Сирене Милвилля» и «Утопленнице». За день-два до этого я добавила в таблицу имя Евы Кэннинг. Я вписала его зелёными чернилами.

– Я едва задела её рукой.

Я упорно не сводила глаз с палитры; краска там приобрёла бледный, болезненно-оранжевый оттенок.

– Листы рассыпались по полу, – продолжила она. – Я принялась собирать их, чтобы сложить обратно в папку, Имп. Клянусь, я не собиралась делать ничего другого.

– Ты их прочитала? – спросила я, прикусив губу и ощутив слабый привкус крови, словно у растворённого в воде железа.

Абалин ничего не ответила.

Я положила палитру среди кистей и разбросанных тюбиков с краской.

– Это личное, – сказала я, и мой голос прозвучал ненамного громче её.

– Это была случайность, – защищаясь, повторила она. – Я не хотела сбрасывать эту папку со стола. Я просто убиралась после обеда.

– Но прочитала ты эти записи точно не случайно. Прочитать что-то случайно – невозможно. – Злость меня покинула, и я поняла, что на самом деле не очень-то и обозлилась. Гнев пришёл и исчез, быстро, словно молния, и теперь я просто ощущала себя немного уставшей и утомлённой из-за неудачи с этим дурацким жёлтым цветом.

– Я беспокоюсь о тебе, вот и всё. И не стала бы поднимать эту тему, если бы по-настоящему за тебя не волновалась. Ты одержима этой женщиной.

Я повернулась к Абалин, от резкого движения табуретка закачалась, и мне пришлось схватиться за мольберт, чтобы удержаться. Оказалось, что она уже отвернулась от окна и сверлит меня взглядом. Вид у неё был обеспокоенный. Почти испуганный. Мне хотелось сказать ей, что она не должна волноваться, поскольку иногда у меня что-то будто застревает в голове, но со временем все проходит. Так же, как я всегда нахожу нужные мне оттенки цвета для своих картин, точно так же вещи, застревающие в моей голове, всегда, рано или поздно, оттуда испаряются. Однако я промолчала. Отвечая, я не собиралась её успокаивать – мои слова предназначались только для того, чтобы Абалин замолкла и оставила меня в покое.

– Я плачу доктору, чтобы он обо мне беспокоился, – сказала я ей. – Честно говоря, ты многовато на себя берёшь, намекая на мою ненормальность, хотя едва меня знаешь. Это действительно не твоё дело. Ты вовсе не мой ангел-хранитель. Я тебя даже своей девушкой могу назвать с натяжкой.

Какое-то мгновение она сидела, молча за мной наблюдая, прежде чем кивнуть и подняться с пола. Она стряхнула пыль со своих синих джинсов.

– Если это прозвучало слишком резко, то я не специально. Но мне бы не хотелось это с тобой обсуждать.

Кивнув, она произнесла:

– Скажи мне, когда проголодаешься, и я приготовлю нам что-нибудь поесть. Или закажу что-нибудь. Как пожелаешь. –