вопросе о скорейшей исламизации их государства. В 1314 г. Узбек-хан получил, наконец, возможность через своих послов сообщить египетскому султану ал-Мелику ан-Насиру об успехах ислама. Вместе с подарками Узбек-хан шлет султану, как сообщает ан-Нувейри, и поздравление «с расширением ислама от Китая до крайних пределов западных государств; сказано было также, что в государстве его [Узбека] оставалась еще шайка людей, не исповедовавших ислама, но что он, воцарившись, предоставил им выбрать или вступление в мусульманскую религию, или войну, что они отказались [от принятия ислама] и вступили в бой, что он напал на них, обратил их в бегство и уничтожил их, посредством избиения и пленения»[338].

Говоря об исламизации Золотой Орды, мы, конечно, имеем в виду тюркско-монгольскую среду, по преимуществу кочевую. Общеизвестно, что целые области, входившие в Золотую Орду, были уже до монголов мусульманскими; таковы Хорезм и Булгар, отчасти земли буртасов. Более того, первые две области, особенно Хорезм, сыграли крупнейшую роль в исламизации кочевой части Золотой Орды и в первую очередь ее господствующей верхушки. Характерно, что в пантюркистской исторической литературе, которая строит свои выводы на подтасовке фактов, постоянно и неизменно проводится мысль, что мусульманизация охватила половцев в домонгольское время почти полностью. Это положение пантюркистам необходимо для того, чтобы показать, что половецкое общество (которое, кстати сказать, даже не образовало еще в начале XIII в. единого государства) находилось уже на таком высоком уровне, что могло само передать монголам-кочевникам начатки мусульманской культуры. Фактов в источниках для подобных суждений не имеется, да едва ли они когда-нибудь могут найтись.

Как бы ни были велики успехи ислама при Узбек-хане, они не выходили за пределы городской жизни и феодальной верхушки степи. Трудящиеся массы степи оставались еще долгое время во власти старых шаманских воззрений, которых не смог преодолеть и официальный переход к исламу.

Культурная жизнь в Золотой Орде слагалась сложными и многообразными путями. С одной стороны, кочевая степь с богатым народным творчеством производителя-кочевника (кыпчако-монгола) в изобразительном искусстве и фольклоре, с другой — древние традиции в искусстве различных земледельческих районов. К сожалению, от всего этого до нас почти ничего не дошло, если не считать немногих записей, которые сделаны путешественниками-современниками, и в первую очередь записей уже знакомого нам В. Рубрука. На них стоит остановиться.

Описывая войлочные жилища татар, он говорит: «Дом, в котором они спят, они ставят на колеса из плетеных прутьев, бревнами его служат прутья, сходящиеся кверху в виде маленького колеса, из которого поднимается ввысь шейка, наподобие печной трубы; ее они покрывают белым войлоком, чаще же пропитывают также войлок известкой, белой землей и порошком из костей, чтобы он сверкал ярче; а иногда также берут они черный войлок. Этот войлок около верхней шейки они украшают красивой и разнообразной живописью. Перед входом они также вешают войлок, разнообразный от пестроты тканей. Именно, они сшивают цветной войлок или другой, составляя виноградные лозы и деревья, птиц и зверей»[339].

Последние слова особенно ценны: они подчеркивают, что «звериный стиль» играл еще в XIII в. большую роль в искусстве тюрко-монголов. Впрочем, об этом говорят и немногие сохранившиеся памятники материальной культуры. Татары, особенно женщины, любили украшать также и свое одеяние. Тот же В. Рубрук пишет: «Кроме того, они (татарки, — А.Я.) носят украшение на голове, именуемое бокка, устраиваемое из древесной коры или из другого материала, который они могут найти как более легкий, и это украшение круглое и большое, насколько можно охватить его двумя руками; длиной оно в локоть и более, а вверху четырехугольник, как капитель колонны. Эту бокку они покрывают драгоценной шелковой тканью; внутри бокка пустая, а в средине над капителью или над упомянутым четырехугольником они ставят прутик из стебельков перьев или из тонких тростинок, длиной также в локоть и больше. И этот прутик они украшают сверху павлиньими перьями и, вдоль кругом, перышками из хвоста селезня, а также драгоценными камнями. Богатые госпожи полагают это украшение на верх головы, крепко стягивая его меховой шапкой»[340]. К этому описанию можно добавить слова Плано Карпини о том, что прутики часто делались из серебра и даже золота и что «без этого убора они никогда не появляются на глаза людям, и по нему узнают их другие женщины»[341]. К сожалению, подобных наблюдений и записей о монголах того времени в источниках сохранилось очень мало. Однако приведенного достаточно, чтобы признать, что искусство тюрко-монгольского народа, каким являлось в XIII–XIV вв. кочевое население Дешт-и-Кыпчак, было одним из богатых проявлений его духовной жизни.

Совсем в ином плане развивалась культурная жизнь в городах. Установить единство культурного развития по всем городам Золотой Орды, конечно, невозможно, слишком велика разница в культурных традициях таких богатых областей Золотой Орды, как, например, Крым и Хорезм. Если у первого имеются длительные культурные связи с Византией, Малой Азией, Сирией, Египтом, то у второго — не менее долгие сношения с Ираном, Мавераннахром, Китаем, не говоря о глубокой древности своей собственной культуры. Однако ни Крым, ни Хорезм, как бы ни были важны эти богатые области, не дают нам еще лица культуры Золотой Орды. Последнее мы прежде всего должны искать в городах Нижнего Поволжья, там, где находились Сарай Бату и Сарай Берке и другие поселения. Культура и искусство этих центров сложились в условиях развития здесь в XIII в. интенсивной политической жизни, причем большую роль сыграла упомянутая область Хорезм и особенно ее столица Ургенч.

Внимательное ознакомление с памятниками материальной культуры и искусства, добытыми при раскопках Терещенко городища Сарая Берке, а также с археологическими материалами Ургенча вместе с данными письменных источников приводит к выводу, что искусство золотоордынских городов и в первую очередь столиц развивалось при прямом участии культурных сил Ургенча. Правда, в Сарае Берке работали мастера с Кавказа (в частности армяне, что отмечено определенными надписями), из Египта, Византии и феодальной Руси, однако культурное лицо городской жизни на первых порах определяли ученые, художники, архитекторы и ремесленники Ургенча.

На эту тему мне уже пришлось два раза писать, первый — в работе «К вопросу о происхождении ремесленной промышленности Сарая Берке», второй — в работе «Столица Золотой Орды — Сарай Берке». В этих работах я особенно подчеркивал, что в источниках постоянно упоминается целый ряд культурных деятелей хорезмийцев, которые принимали активное участие в образовании и сложении культурной жизни Золотой Орды.

В арабских источниках египетского происхождения (ан-Нувейри, ал-Муфаддаль, ас-Сафади, Ибн-Дукмак, ал-Макризи) очень часто мелькает имя Ала-ад-дина Айдогды ал-Хорезми,[342] который хотя и был послом египетского султана при дворе Узбек-хана, однако был тесно,