class="p1">Чезаре Борджия (узнай про него всё) говорил: «Из своей жизни надо делать произведение искусства. Всё некрасивое можно поручать делать остальным». Знаешь ли ты, что такое по-настоящему прекрасное? Конечно же, нет, откуда тебе знать, ты ещё слишком юн. Но чтобы было от чего отталкиваться, прочти незамедлительно книжку Жориса-Карла Гюисманса «Наоборот» — и извести меня, что ты оттуда вынес. А тебе скажу, что внести обратно. И посмотри стишки Бодлера, Маларме, всякие цедулечки Уайльда, да и в целом пройдись по декадансу. Думаю, тебе понравиться. Кто такие рафинированные эстеты? Скольких ты знаешь живьём? Отпиши.

Пост Скриптум. Почему я заставляю тебя писать? Потому что только пописывая, ты будешь включать мозги для создания точных, ёмких и лаконичных определений. Говорить с тобой по телефону я не буду, потому что нам не о чем говорить. Мы с тобой — пен-френды; а далее посмотрим на успехи.

Пост Пост Скриптум. Возможно, ты сочтёшь себя слишком занятым другими делами, чтоб выполнять мои наставления. Что ж, как сказано в Притчах: «Ленивец говорит: лев на улице, лев на площади». Всё для того, чтоб туда не выходить. Буратино сам себе враг. Но дам дельный совет: вставай в 5 утра. Я именно так и делаю. И пока все бездельники к 10 утра продирают глаза и наводят на резкость, а к 12 раскочегариваются, я уже отыграл первый тайм, первую смену. И поэтому всегда свободен и могу без зазрения совести предаваться любимым занятиям: пьянству, праздности и пустопорожним разговорам об астрофизике и теософии. Никто не должен видеть твой труд, пот и слёзы. Пиши.

Письмо 2

Милый мальчик, ты мне мало не пишешь, ну да и Бог с тобой. Видел тут тебя мельком на некой полуплебейской тусовке и был немало разочарован твоим экстерьером. Ты был в чудовищном жёлтом лепне (иначе энтот пинжмак не назовёшь), невнятной сорочке, беспонтовых портках и никаких шузах. До кучи из всего этого мусора, из твоего нагрудного кармашка, высмаркивался красно-коришневый платочек, а из-под него сиротливо, как уд из небрежно обрезанной крайней плоти, торчала головка вечного пера.

Похвально всё было по отдельности — и сорочка, и бурые туфли, и даже попугайный пиджак. Я заценил и «Монблан», и платок. И грива твоих волос, и растиньяковский блеск твоих карих глаз — всё должно было произвести впечатление. (Кто такой Растиньяк, я уверен, ты всё ещё не знаешь.) Но не произвело.

Впечатлён я лишь потенцией твоего ума. Но им надо заниматься. Он неогранён. Надеюсь, ты будешь им пользоваться, а не блистать.

Искусство одеваться, а, тем паче, вести себя прилично, во многом уж утрачено. Трудами Эми Вандербильт в нашей России негде пользоваться. Добросовестные наставления о внешней красоте, которыми нас попотчевали Ольга Вайнштейн и Бернхард Рётцель, мало применимы в наших скудоумных широтах. К слову сказать, и блеснуть у нас негде.

Ранее в России было светское общество. Оно началось с петровских времён, когда свирепомыслящий государь писал поутру: «Поелику вчера из ассамблей себя не помня поехали, всех, кому обиды чинили, прощаем. Пётр». Для того чтобы появилось светское общество, нужны богатые бездельники, которым нечего больше делать, только тусоваться. Через некоторое время они начинают отчаянно скучать и зовут всяких дураков и скоморохов: философов, писателей, музыкантов, художников, артистов. Выходки этих нелепых придурков, именуемых богемой, развеивают меланхолический сплин. Недотраханные жучки, повзрослевшие и разбогатевшие со своими мужьями-ровесниками (те самые бляди, вышедшие за лейтенанта и своим причинным местом пропихавшие его в генерала), имеют с содержания светского салона некий смысл: им кажется, что увядание и старение не напрасны. Иногда какой-нибудь подающий надежды юный пиит по халатности и с отчаянной голодухи им присовывает, начинаются бальзаковские мордасти — так рождаются темы для мелодрам. Адюльтер, терпкие обвинения-признания, попытки купить юную любовь с крепким членом за мужнины бабки, ревность и всё такое. Крутой драматургический замес.

Ранее костяк светского общества состоял из государственных людей и родовой аристократии. Россия как-то обошлась без налёта буржуазности, потому что Серебряный век всё ж был более аристократичным, нежели буржуазным. Разница в том, что аристократия прежде всего думает о чести, а буржуа — о выгоде. Это принципиальная разница. Если ты обратишь внимание, то основные поэты Серебряного века — дворяне по происхождению, а не какие-нибудь там разночинцы. (Не люблю разночинцев. Не люблю буржуазию. Не люблю пролетариат и крестьянство. Не люблю интеллигенцию и тем более остальное жлобское народонаселение. Только жрут, срут и права качают.)

Волнения 1917 года разрушили тот крохотный налёт культурной плесени, который появился на моральном разложении русского народа. По инерции и от ужаса Россия ненадолго удивила мир русским авангардом. Авангардисты — это были последние светские львы, настоящие денди, на которых, собственно, кончилось настоящее светское общество старой Европы. Ошмётки чудом сохранились в Италии, Британии, Франции, Испании и чуть-чуть в Германии. Как правило, это наследственная аристократия крови, вынужденно смешанная с наиболее приличной кровью сверхбогатого плебса. Часто с евреями. Титулы наследников потом обменивались на деньги сейчас. Время было тяжёлое, а зарабатывать себе на хлеб — скажу тебе от всей души и от всего своего ожиревшего сердца — занятие омерзительное, подлое, унижающее и растаптывающее достоинство и честь человека (обрати внимание — человека, а не населения). Полностью согласен со Шнуром: «от работы сильней, чем от водки, блюю». Не потому, что не люблю что-то делать вообще. Ненавижу бессмысленное разбазаривание времени, сил и таланта.

В Америке, кстати, есть небольшой слой приличных людей. Хотя аристократией их назвать можно с большой натяжкой, потому что они отравлены бредовой идеей всеобщего благоденствия и комплексом социальной вины. Какая-нибудь тётка, потерявшая девственность в тридцать лет, трудится в музее имени своего прадедушки, который был настоящим мерзавцем, редкой масти ублюдком, плутом и вором, косившим под благочестивого квакера. Так эта тётка, вместо того, чтоб кутить, нюхать кокс, отрываться по полной и зажигать в компании себе подобных приличных девушек и юношей из хороших семей, ведёт унылую семейную жизнь с фаллоимитатором. Это её единственный верный друг, собеседник и утешитель, прямо как у меня — холодильник. Но проблема в том, что тётка — приличная по-настоящему девушка, просто её среда заела, эти либеральные или консервативные благоглупости, усвоенные как убеждения. И нет, чтоб брать пример хотя бы с меня, человека разумного, у которого не было, нет и никогда не будет никаких убеждений — только соображения. Но меня рядом с ней нет и некому позвать: проснись, тётка, выкинь на хрен из головы кости твоего