Рассохшиеся колеса отзывались на каждый ухаб и каждую ямку жалобным скрипом; собственно, скрипели они все время, потому что вся дорога и состояла именно из ухабов и ям. Поднимались на холмы, спускались в долины, опять поднимались и опять спускались, пока, наконец, на очередном постоялом дворе им не сказали — все. Дальше только на своих двоих.

Вдова Коллинг, должно быть, заметила их издалека: у колодца уже стояла бадья со свежей водой — напиться и смыть дорожную пыль.

— А я уже было отчаялась, — сказала она без всякого выражения.

Кардель, только что в один присест выпивший большую кружку, потянулся за второй и мотнул головой в сторону напарника.

— Эмиль Винге, он помогает мне в вашем деле.

Хутор явно носил отпечаток отсутствия хозяина. Двери сараев и жилых строений открыты настежь, внутри свалено какое-то ненужное барахло.

— Что происходит? — кивнул в сторону очевидного беспорядка Кардель.

Хозяйка хмыкнула.

— А вы как думали? Управляющий набормотал какие-то соболезнования — и сразу вопросы. Дескать, собираюсь ли я сама отказаться от аренды, или они мне откажут. Какой, но их мнению, толк от бабы? Дали, конечно, отсрочку, но и отсрочка истекает. Что мне остается? У меня сестра в соседнем уезде… ну, не в соседнем, через уезд. Брошусь в ноги, попрошу угол… жить-то где-то надо. Готовлюсь. — Она печально усмехнулась и показала рукой на открытые двери. — Может, кто и купит что. Все с собой не возьмешь.

Хотя вдова и старалась говорить сдержанно, в словах, а главное, в гоне сквозило такое отчаяние, что Кардель и Винге растерялись. Что на это скажешь?

— Ну да ладно. Мои заботы — мои заботы. Мои, а не ваши. — Она взяла себя в руки. — С чего хотите начать?

Кардель не успел открыть рот.

— Усадьба, — твердо и уверенно произнес Эмиль Винге. — Тре Русур. И внутри, и снаружи.

Она пожала плечами.

— Усадьба так усадьба. Я покажу вам тропу.

Она провела их через лес и остановилась на опушке. За полем виднелась усадьба того рода, что провинциальное дворянство охотно называет «мой замок» — в тщетной надежде таким простым способом сократить нелегкий путь, который требуется, чтобы быть замеченным.

Конечно же для тех, кто побывал в Стокгольме, никакой это не замок. Усадьба. Довольно большой, в два этажа, длинный дом с флигелями по сторонам: кухня и пекарня.

— Назад-то найдете дорогу? Я приготовлю что-нибудь на ужин. А в этой усадьбе… — повторила вдова Коллинг с нажимом, и в глазах ее вспыхнула такая ненависть, что у Карделя по спине побежали мурашки. — В этой усадьбе ноги моей больше не будет.

Служанка открыла им дверь и тут же убежала. Довольно долго ждали, прежде чем она вернулась в сопровождении небольшого роста человека средних лег. Незначительные размеры, по-видимому, нимало его не смущали: вид чрезвычайно суровый и даже неприступный.

— В чем дело? — спросил он с плохо скрытым раздражением и наградил их чуть ли не брезгливым взглядом поверх балансирующих на кончике носа очков.

— Жан Мишель Кардель, Эмиль Винге. Стокгольмское полицейское управление.

— По какому делу?

— Гибель Линнеи Шарлотты Коллинг.

— Позвольте видеть документ, подтверждающий ваши слова. У вас есть такой документ?

Кардель нахмурился и посмотрел на спрашивающего сверху вниз — постарался выразить удивление, граничащее с подозрением.

— Вот как… такой вопрос обычно задают те, кому есть что скрывать.

— Вы… уж извините, вы никак не похожи на полицейских.

— Самая большая глупость, какую может совершить полицейский, — это выглядеть, как полицейский, — назидательно произнес Винге. — Если он, конечно, не принимается за дело с заранее принятым решением его похоронить. Внешность обманчива, друг мой. В этом мире, по крайней мере. Но, скажу я вам, нам тоже свойственно ошибаться. К примеру, мне вы вовсе не показались таким глупцом, чтобы ставить под сомнение работников ведомства, па стороне которого очень много прав и возможностей. И главное наше право — закон.

Лицо сурового управляющего, или кто он там, сделалось совершенно багровым. По всем признакам, лихорадочно изобретал достойный ответ на высокомерный выпад, но Кардель его опередил.

— Вот вам документ. — Он протянул бумагу, которую Блум, время от времени бросая на Карделя неодобрительные взгляды, несколько дней назад скрепил сургучной печатью с изображением трех корон. — Если вы отойдете в сторону, окажете услугу и нам, и, главное, себе.

Суровость человечка мгновенно сменилась преувеличенным радушием, больше напоминающим угодливость.

— Приношу свои извинения, господа. Здесь, в окрестностях, полно бродяг, и осведомиться о намерениях посетителей — моя прямая обязанность. Кто знает, что у них на уме.

— Позвольте спросить, а что за должность предполагает такие обязанности… тем более такие прямые обязанности? — Винге по-прежнему сохранял надменную интонацию.

— Мне поручено управлять поместьем в отсутствие хозяина. Моя фамилия Свеннинг.

— Поместье Тре Русур вам ранее было знакомо? Свеннинг затряс головой.

— Знать не знал. Что вы! Знать не знал. Я бухгалтер. Всю жизнь бухгалтер. Сын крестьянина, но вот — получил образование и стал бухгалтером. То там, то тут… Теперь вот сюда. Как отказаться: платят чуть не вдвое больше. Старик Тре Русур помер весной, единственный наследник за границей. Управлялись, как могли. Потом сын приехал. Собрался жениться, но тут какие-то неприятности… Не знаю. Мне сказали: не знаешь — и не знай; тебе же лучше.

— А прежний управляющий?

— Прежнего управляющего уволили. Вместо него пригласили меня.

— А кто наследник?

— Сын. Ясное дело — сын. Владелец поместья, Эрик Тре Русур.

Кардель рассеянно прихлопнул комара на шее.

— Хорошо… теперь наша очередь посмотреть ваши бумаги.

— У меня контракт. Само собой — контракт. Все по закону, все предписания соблюдены, а как же… Хоть сейчас принесу. Но… чем я еще могу быть полезен?

Кардель заглянул через плечо Свеннинга в полутемный холл.

— Спальня. Супружеская спальня. Проводите нас в супружескую спальню.

Кардель пропустил Винге, перешагнул порог, кивком поблагодарил Свеннинга и закрыл дверь. Свеннинг остался в коридоре.

Большая, красивая комната, в которой царит огромная супружеская кровать с вышитым балдахином на четырех тонких, не толще трех дюймов, колоннах с искусной резьбой. Мебель, как и всё в доме, прекрасного качества. Многие предметы обстановки, несомненно, служили нескольким поколениям Тре Русур. Так обычно и бывает в богатых провинциальных усадьбах, далеких от постоянно меняющейся столичной моды. Восточный ковер, штофные обои с повторяющимся рисунком — цветы, переплетенные похожей на виноградную лозой.