Шрифт:
Закладка:
— Вы только что назвали Виктора Дмитриевича. Кто он такой?
— Как бы вам точнее сказать, — стала подбирать выражения Кручинина. — Это был мой жених по Петрограду, но война разлучила нас. Он уехал на фронт, писал мне в лазареты, что окончил школу прапорщиков, стал офицером, но увидеться нам не довелось. И каково было мое радостное удивление, когда по весне я совершенно случайно встретила его здесь, в Ташкенте, около Военного комиссариата на Куйлюкской. Он рассказал, что служит рядовым в учебной команде второго полка под чужой фамилией. Очень тяготится этим. Жаловался, что окружен проходимцами и разным сомнительным сбродом, выдающим себя за спасителей России. Мы часто встречались, но это был уже не тот Виктор, которого я знала по Петрограду.
— На основе чего вы пришли к такому выводу?
— Он был очень задумчив, малоразговорчив, и я связывала его упадническое настроение с тем, что лично он сам по малодушию не мог освободиться от сомнительного окружения. Я предложила ему один выход из создавшегося тупика, но он...
На этом она запнулась и прослезилась.
— Договаривайте до конца, — посоветовал Аракелов.
— Он ответил кратко: «Что ты, с ума сошла! Меня же немедленно расстреляют».
— А что вы тогда предложили ему?
— Я сказала, что сама пойду к военному комиссару Осипову и все расскажу...
— Смело... Очень смел был ваш совет. Но... Впрочем...
Не договорив до конца, Аракелов поставил очередной вопрос в беседе, столь неожиданно открывающей совершенно новую страницу в предстоящих оперативных делах. Он спросил:
— Я не намекнул, а вы забыли назвать фамилию Виктора Дмитриевича.
— Его фамилия Лбов.
Знакомство Лбова с Кручининой не являлось новостью для Аракелова, но имело значение в том смысле, что этот факт, подтвержденный непосредственно одной из сторон, более отчетливо представил их прошлые и настоящие взаимоотношения, еще раз убедительно характеризуя Лбова как человека, случайно попавшего в логово контрреволюционеров. Не показывая, однако, своей осведомленности, Аракелов как бы в порядке уточнения поинтересовался:
— А где он сейчас?
— Почти два месяца, как не вижу его, — вздохнув, ответила Кручинина. — По словам Елизаветы Эрнестовны, он якобы срочно уехал на фронт. Я, было, собралась пойти в воинскую часть за его новым адресом, но она предупредила: «Что ты! Это все военная тайна! Тебя за шпионку сочтут».
— Выходит, Елизавета Эрнестовна осведомлена и в военных вопросах, раз знает, кто, когда и куда уехал? — спросил Аракелов, хотя сам отлично знал, что Лбов никуда не уезжал, а содержится под арестом.
— У нее бывают военные, — подтвердила Кручинина. — Видимо, через них она и пользуется слухами.
— Франка вы видели там?
— Часто бывал. Только последние три-четыре недели что-то не заходит.
— Кто еще из военных был гостем в этом доме?
— Ни с кем из них я не общалась, но помню, что одного звали Владимиром. Как и Карпович, он часто пел: «Не везет мне в смерти, так везет в любви». Уж как месяца два или больше не видно и его... Тоже, наверное, на фронт уехал.
Кручинина, устремив взгляд в потолок, стала вспоминать.
— Вроде ничего особенного в нем не было. Правда, родинка на щеке около уха...
Сомнений не оставалось. Речь идет о том самом преступнике, о котором еще летом был письменно поднят вопрос перед военным комиссаром Осиповым. В то же время не могло не настораживать, что и он имеет касательство к Муфельдт...
Далее Аракелов предъявил Кручининой несколько фотографий, имевшихся на карточках учета уголовных рецидивистов из старой полицейской картотеки. По одной из них она безошибочно опознала Саркисова (он же Шахназаров, он же Мелик-Каспаров, он же Тер-Авдиянц, он же Лечашвили, он же князь Абашидзе, он же князь Думбадзе, и еще четырежды «он же» — тот самый «Абрек», которого Муфельдт подобрала ей в женихи).
— Вы по-прежнему продолжаете жить у Елизаветы Эрнестовны? — спросил Аракелов, спохватившись, что как-то упустил уточнить это раньше.
— Я там вообще не жила, — смутилась Кручинина.
— А я понял, что вы ее постоянный квартирант.
— Что вы! — улыбнулась она. — Я только к ней прихожу убирать квартиру, постирать. А вообще ночую у тех людей, у которых по ее рекомендации выполняю роль прачки и домработницы.
— Что это в основном за люди?
— Все они, без исключения, в недавнем прошлом были или крупными военными, или торговцами. Неделю назад, к примеру, три дня занималась стиркой и уборкой в семье бывшего генерала Мельникова на Пушкинской. Потом в семье владельца кондитерских заведений Эйслера. Теперь у вдовы генерала Сусанина. Надо сказать, что среди всех этих многочисленных богачей, лишь она оказалась доброй, порядочной женщиной.
— Разве ее рекомендация обязательна?
— Конечно. Сейчас такое опасное время. Без рекомендации никто никого не принимает. А Елизавету Эрнестовну все знают и доверяют ей. Она в свою очередь тоже пользуется моментом и бесплатно ни с кем не хочет даже говорить. Во всех случаях обязательно что-то получает с тех, кому она меня рекомендует как надежного работника. Жена Мельникова дала ей четыре новых простыни и новое платье, а Эйслеры — два отрезика. Так что и тут она не прогадывает, а в дополнение и мне ничего не оплачивает за работу на нее, считая это моей обязанностью в порядке расчета за ее рекомендации.
— Нечестно получается. Как вы думаете?
— Что же делать? Другого выхода у меня нет.
— Выход есть, раз в дело вмешался уголовный розыск, — заверил Аракелов, — о чем я скажу в конце. Сейчас же хотелось бы услышать ваше общее мнение о Елизавете Эрнестовне.
— Что я могу сказать? Хитрая, жадная, вредная... И другие отрицательные качества, которые только могут быть, к ней вполне подходят. Живет не по средствам, ни в чем не нуждается в такое трудное время. Откуда все это берется, сказать не берусь, так как этим она со мной не делится. Она доверяет мне лишь тогда, когда я на нее работаю, но не покормит, не пожалеет, не скажет чего-то ободряющего. Видит во мне только человека, на котором при удобных обстоятельствах можно выиграть. Я же все вижу, чувствую и
