Шрифт:
Закладка:
Мы молча вышли на набережную, где бродили толпы отдыхающих, с разных сторон доносилась музыка и витал запах керосина – след файер-шоу, которое, похоже, только завершилось.
– Дело пахло керосином, – пробормотал Артур.
– Тугое дело, да? – подхватила я с облегчением.
Видимо, он не собирался сейчас говорить о маме. И все же нотка печали, которую она оставила в нас навечно, прозвучала:
– Хуже нет, чем расследовать убийство близкого человека.
В этот момент он говорил, конечно, о друге, но мамина тень качнулась в свете фонаря, к которому доверчиво прижался скорбный кипарис. В саду дачи Чехова в Гурзуфе растет такое же дерево, посаженное Ольгой Книппер после смерти мужа. Я поверить не могла, что ему уже сто семнадцать лет! Правда, в Никитском ботаническом саду есть деревья и постарше…
Хотя в целом этот сад, куда мы заехали после Гурзуфа, в этот раз не произвел на меня впечатления. В памяти он оставался цветущим Эдемом с того далекого дня, когда мы побывали там с мамой. Помню, как упивалась ароматом роз и цветущих деревьев, как фотографировала все подряд, ведь вокруг была сплошная красота!
Но с Артуром нас ожидало полное разочарование… Нам нахамили уже на входе, я уронила билеты, сама природа Никиты показалась мне скудной и обыкновенной. В любом уголке Южного берега Крыма было не хуже. Пожалуй, лишь бамбуковые заросли впечатлили и тис ягодный, смертоносный долгожитель, который может расти до четырех тысяч лет. Страшно представить, чьи только руки не прикасались к его коре…
Надеюсь, никто не скончался тут же в жутких муках, ведь на табличке значилось, что все части этого дерева содержат алкалоид таксин, но смертельно ядовит лишь сочный присемянник. Артур оживился, прочитав это, а я выудила из памяти, что древнейший тис ягодный растет в Шотландии. В тех местах до сих пор бытует легенда, будто в тени этого дерева играл в детстве… Кто бы вы думали? Понтий Пилат! И почему бы тису было не рухнуть на него еще тогда?!
Мы пустились рассуждать, как двояко можно воспринимать гибель ребенка. Нет сомнений, что для каждой матери (если она не крокодилица в человеческом обличье!) это чудовищное горе. И миллионы женщин в отчаянии упрекали самого Бога… Разве им в такие минуты приходит в голову, что гуманнее очистить мир от их малыша, пока он не вырос новым Гитлером? Или Чикатило? А там, в небесах, это уже известно…
– Если б я не знал тебя, то решил бы, что рядом со мной идет кровожадная уничтожительница младенцев, – проговорил Артур с деланым страхом.
– Да ладно тебе! Я же с философской точки зрения. Если бы Понтий Пилат погиб еще в детстве, никто не обрек бы на казнь Христа. Скажешь, не так?
Он покачал головой:
– Ты сама себе противоречишь. Говоришь, что предопределение существует и потому умирают младенцы…
– Не все! – спохватилась я. – Большинство малышей все-таки невинные души…
– Согласен. Но в отношении некоторых работает принцип неизбежности. Тогда смерть Понтия Пилата в детстве была бы бессмысленной, ведь самопожертвование Иисуса Христа тоже было необходимо с точки зрения спасения человечества. Он должен был отдать свою жизнь за нас и сделал это. Личность Понтия Пилата не играла никакой роли. Не он отправил бы Христа на Голгофу, так другой бы…
Возразить на это было нечего. Я только спросила:
– А у тебя при мысли, что все предопределено, не опускаются руки? Какой смысл вообще делать что-либо, бороться, к чему-то стремиться, если даже ни один волос с головы не упадет без воли Божьей?
– Думаю, речь о глобальном замысле, а не о твоем конкретном волоске, – бесстрастно возразил Артур. – Внутри этого великого плана каждый из нас все же обладает определенной свободой. И может испохабить собственную жизнь так, как ему заблагорассудится… Или же спасти свою душу раскаянием. Искренним.
– Если убийца раскается, думаешь, это спасет его? – проговорила я с сомнением.
Логов посмотрел на меня насмешливо:
– Да ты неважно училась в школе? «Преступление и наказание» о чем, по-твоему? Как раз об этом… Как почти все у Достоевского. Ты же любишь его!
– И ты. Я помню.
– В юности я просто с ума сходил по Настасье Филипповне.
– Мама ничем на нее не похожа, – вырвалось у меня.
Его лицо сразу померкло и вытянулось:
– Ничем. Так и я уже вышел из подросткового возраста. Надеюсь, я научился ценить в женщине совсем другое…
Я вспомнила этот разговор, случившийся в Никитском ботаническом саду, пока мы молча возвращались домой по евпаторийской набережной. В тот раз я так и не спросила, что же Артур научился ценить в женщине. Наверное, теперь его больше привлекают ангелы, а не демоны, если судить по моей маме. И это меня порадовало.
Так что к нашему гостевому домику я подошла в благодушном настроении, которое позволило примириться с существованием Роксаны.
– Все спокойно, она еще спит, – доложил полицейский, стоявший у входа.
– Отлично, – Артур пожал ему руку. – Можете идти. Теперь мы сами ее покараулим.
Пока они прощались, я увидела серого котенка, гонявшегося за бабочкой, и повернула за ним следом за угол дома. Только они оба уже скрылись за круглыми кустами, я так и не нашла их взглядом. Зато заметила, что боковое окно нашего домика прикрыто неплотно…
* * *
Он отказывался поверить в то, что мог так опростоволоситься, как выражалась когда-то его прабабушка. Пока не приехали местные ребята из убойного отдела, Артур метался по гостевому домику, который можно было пересечь в несколько шагов, и проклинал себя на чем свет стоит: «Это тебе наказание за то, что слишком задрал свой чертов нос! Столичный сыщик… Тебя провели, как пацана!»
В его борсетке не оказалось ключа от домика… Кто-то стащил его и спокойно открыл дверь, выманив полицейского, поставленного охранять Роксану. По его словам, примерно минут сорок назад сработала сигнализация на его машине, и он побежал на парковку проверить. Когда вернулся, дверь в домик была заперта и внутри стояла тишина. Но убийца Роксаны, которой перерезали горло, вошел именно через дверь – окна Артур проверил перед уходом, их можно было открыть только изнутри.
– Я облажался… Он вытащил ключ у меня. Это ж надо, – прошептал он так тихо, что его могла расслышать только Сашка.
Она не сдаст
