Шрифт:
Закладка:
– Прости, – сорвалось с его онемевших губ.
Он тихонько зарыдал, зажмурился и сомкнул пальцы на шее женщины.
«Акт милосердия! Да, чёрт возьми, это акт…»
Злясь на себя, на весь мир, Глеб завыл и вложил всю силу в удушение. В эти секунды для него существовали только его руки, которые казались ему чем-то механическим, не живым, как металлические поршни. И эти поршни давили, давили, а рассудок вопил, подбираясь к краю бездны.
– Браво! – радовался Надзиратель, размашисто хлопая в ладоши. – Ты смог! Ты это сделал! Браво!
Одержимые тоже аплодировали, словно пародируя театралов на каком-нибудь спектакле. Их улыбки походили на звериные оскалы, в глазах горело безумие.
Почти ничего не соображая, Глеб поднялся. Перед взором стояла красная пелена, все звуки сливались в единый гул, на фоне которого колотилось сердце.
Надзиратель надел ушанку, подошёл к Глебу, взял его под локоть и, словно слепого, повёл к выходу.
– Не так ведь и сложно было, правда? – сказал он участливо. Таким тоном родители успокаивают ребёнка после визита к стоматологу. – А теперь ты мой пёсик. Полностью мой. Но согласись, ты всё же в лучшем положении, чем Пашка-дурашка. Тот сейчас бродит по лабиринту, из которого нет выхода. А ты со мной, и мы с тобой лучшие прилучшие друзья.
Они вышли из кафе. Возле входа, как стражи, стояли одержимые. Женщина, которая написала на стекле «Убей!» по мысленному приказу архонта сняла с себя шарф, обвязала его петлёй вокруг шеи Глеба, а конец шарфа вложила в руку Надзирателя.
То, что на его шее появился импровизированный поводок, Глеб как будто и не заметил. Он по-прежнему отстранённо глядел в пустоту перед собой и шевелил дрожащими губами, словно пытаясь что-то сказать, но не находя сил выдавить хотя бы малейший звук. За последние минуты он будто бы постарел, его лицо походило на посмертную маску.
Надзиратель дёрнул за шарф-поводок, заставив Глеба следовать рядом с собой.
– Знаешь, я с тобой хотел о вкусе поговорить, – весело заявил архонт, ведя своего «пёсика» через площадь возле Дома культуры. – Видишь ли, что касается вкуса, я Стае не доверяю. Не-а, ни капельки, ни граммулечки. Сам посуди: людоеды, извращенцы всякие… ну какой у них может быть вкус, а? Но мы-то с тобой нормальные. И вот объясни мне, почему люди жрут горчицу? Я правда этого не понимаю. Вчера попробовал эту горчицу, – он скривился. – Фу-у! Тако-ое, говно-о!
Павел даже предположить не мог, сколько времени он уже бродит по лабиринту, но если бы его спросили, ответил бы: вечность. Вот только спрашивать было некому. Он тут один.
Кирпичные стены, коридоры, повороты, тупики.
Это была полная безысходность.
Павел давно уже понял: тот, кто назвался другом, его обманул, заманил в лабиринт, из которого нет выхода. И надо же было так глупо попасться?
Свинцовое, будто застывшее небо, непонятно откуда доносящиеся странные звуки. Павел двигался без всякой надежды выбраться отсюда.
Недавно, а может и сотни лет назад, он видел смерть своих родителей. Стены лабиринта тогда превратились в экраны, которые показали спящих отца и мать. Они мирно сопели в своей кровати, в своей спальне. А потом молоток обрушился на голову отца. Удары повторялись и повторялись. Затем настала очередь матери. В тот момент Павел чётко осознавал: это не иллюзия, всё по-настоящему. Родители теперь мертвы. Кто же убийца? Ответ несложный: тот, кто когда-то назвался другом. На фоне жуткой жалости к себе, Павел к смерти родителей отнёсся с равнодушием. То, что там, теперь было неважно. Там – это нечто недоступное, как планета в иной вселенной. Возможно, там уже и нет того привычного мира, который он помнил. А может, «там» никогда не было реальным? Может, родители, Агата, дома, машины, солнце, звёзды всего лишь образы из сна?
Павлу только и оставалось, что задавать себе подобные вопросы. И не находить на них чётких ответов.
Ему казалось, что он уже прошёл миллиарды коридоров, наткнулся на миллиарды тупиков. Как и тогда, когда погибли родители, стены иногда превращались в экраны. В них хаотично кружился снег, а за снежной пеленой возникали и исчезали тени. Иногда Павел видел на экранах громадных кроликов с налитыми кровью глазами, и у него рождались туманные воспоминания, что и он когда-то был кроликом. Теперь это не казалось чем-то бредовым. Кроликом? Всё возможно.
Очередной поворот, очередной коридор, очередной тупик, очередное проклятие в адрес того, кто назвался другом. Всё как обычно, никаких сюрпризов.
Кирпичики в стенах. Одинаковые, ровные, ни малейшего изъяна.
Поворот, коридор, тупик.
Иногда случалось, что сознание как будто полностью отключалось, и тогда исчезали мысли, чувства. Были моменты полного отчаяния, когда Павлу невыносимо хотелось, чтобы сознание отключилось навсегда. Он желал смерти. Всё что угодно, лишь бы не видеть эти кирпичики, эту серость неба.
Поворот, тупик…
Но что это?
Стены, земля… они дрожали! Что-то происходило. Впервые за целую вечность. И небо ожило. Оно теперь походило на штормовой океан, по нему пробегали серые дымные валы. Кирпичики, один за другим, загорались точно светильники, превращая стены в сияющие экраны. Но сияние стремительно угасло, сменившись изображением снежной круговерти.
Павел, вглядываясь в танец снежинок, умолял вселенную, чтобы лабиринт исчез. Впервые за долгое время он испытывал хоть и призрачную, но всё же надежду. Ведь происходило что-то экстраординарное.
На экранах, за снежной вуалью, проявились тёмные силуэты. Они быстро обретали чёткость, и скоро Павел со смешанными чувствами смог разглядеть множество чудовищных зверей, отдалённо напоминающих волков. Их глаза горели бледным, каким-то потусторонним светом, мощные шеи были скованны широкими ошейниками с кривыми, похожими на акульи зубы, шипами. Звери скалились, из пастей стекала серая пенистая слюна.
Но вот из заснеженной пелены вышел хозяин этой своры. Монстр с вибрирующей головой. В руке он сжимал связку серебристых поводков. Тот, кто когда-то назвался другом. Павел чувствовал, знал, что это он.
Звери, скаля пасти, озирались по сторонам, их чудовищный хозяин возвышался над ними как скала.
– Выпусти меня отсюда! – завопил Павел. Ты обманул меня, за что? – он замолотил кулаками по стене-экрану. – Я не должен здесь быть, слышишь? Не должен!
Звери дружно начали издавать звуки, отдалённо похожие на смех, из их тёмных пастей вырывались клубы пара, бледное свечение в глазах то вспыхивало ярко, то угасало. Монстр поднял руку и помахал Павлу, будто бы прощаясь.
– Нет, нет! – орал Павел, корябая ногтями стену. – Ты не можешь оставить меня здесь! Я больше не могу, не могу!..
Земля вздрогнула и в буквальном смысле ушла у него из под ног. Несколько секунд полёта, и Павел упал на дно какой-то пещеры. Задыхаясь от ужаса, он долго лежал на каменистом полу, всматриваясь в уходящие в разные стороны тёмные тоннели, а потом поднялся, с тоской поглядел вверх, где в круглой дыре виднелся кусочек серого неба, и побрёл по одному из тоннелей. Повернул вправо, затем влево, решил вернуться, но упёрся в тупик.
